Елена Тиновская

Медноголовый пожарник

Елена Тиновская
Медноголовый пожарник

	* * *
«Хрущёвский» двор. Там солнце поутру
Позолотило скат ребристой крыши,
И хлопают крылами на ветру
Ободранные старые афиши.
Бесцеремонно серая ветла
Мизинчиком царапается в раму,
Воробушек — за папу и за маму —
Поклёвывает крошки со стола,
Для домино, где пролито вино,
Пятнистая оставлена газета...
Неряшливая верная примета,
Что всё как раньше, как заведено.

	* * *
Не вовремя мы собрали’сь в дорогу.
Нам три часа пилить по большаку.
А дождь уже закапал понемногу,
И ветер рыщет по березняку.
Ещё над миром кровель и скворешен
Играет луч прощально-золотой,
А горизонт угрюмо занавешен
Сгустившейся свинцовой темнотой.
Вот-вот гроза! Вот-вот начнётся ливень.
Скорей назад, покуда виден дом,
Где мёртвый клён торчит, 
как чёрный бивень
Над баней, огородом и прудом.

	* * *
Автобус развернулся к Сортировке.
И быстро замелькал по правой бровке
Глухой пейзаж промышленных окраин
Где островок сосновый неприкаян,
Где толстые панели стеновые
Вдоль территорий по периферии
Срослись плечами на своих заставах,
Притоплены в кустарниках и травах.
Столбы, столбы, опоры с проводами
Над железнодорожными путями,
И неба пласт поверх складов фабричных
В пролётах стен горчичных и коричных,
И пустыря разбойные поляны 
И тополя, и мостовые краны,
Возвысившиеся над тупиками
С контейнерами и товарняками.

	* * *
                  О. Дозморову
Печальная и бедная страна.
Хотя не так бедна, не так печальна
Как... Но договоримся изначально,
Что виновата я, а не она.
Здесь кто чего действительно хотел,
В конце концов желанного добился.
Один запился, но другой женился,
И третий на Канары полетел.
А я хотела, чтоб пылал закат,
Ещё хотела, чтобы стало тихо.
Сошла зимой на станции Крутиха
И углубилась в коллективный сад.
Там до весны пребудет тишина,
Там покосилась редкая ограда,
Там мне видны из низкого окна
Деревья сада.

	* * *
Два эти тополя большие
У ресторана «Сулико»
Как демоны глухонемые
Руками машут широко.
Друг другу что-то объясняют
На непонятном языке,
А генацвале зависают
В своем весёлом кабаке.
Несут шашлык. Гремит лезгинка.
Танцуют Тома и Арчил,
И плачет горькая сурдинка
На небе в сонмище светил.

	* * *
И горло у меня не пересохло — 
Сознание притихло и оглохло,
И внутренний рассказчик замолчал.
Промытый город, видимый сквозь стёкла,
Стоял и ничего не означал.
И боль слегла, лежала, не болела,
Я говорить могла и не хотела,
А только всё глядеть перед собой,
И так сидела в кухне и смотрела
На стул, на стол, на чайник голубой.

	* * *
Я Пушкина не спас! 
А Пушкин был в запое.
Он мне кричал при всех:
«Ты бездарь! Ты — говно!
Уйди, совсем уйди, оставь меня в покое!»
Я встал, хотел уйти, подался к двери, но...
Был Пушкин одинок, 
как маленькие дети,
Читал свои стихи и плакал над собой.
А этот человек и вправду был на свете,
Единственный поэт, не то что мы с тобой!
Бля буду! Буду бля! 
Когда-нибудь да буду!
Когда я буду бля, я всех собой спасу,
Я стану всех любить, и Пушкина,
паскуду,
На трепетных руках над миром вознесу.

	* * *
На зоне УЩ триста три-дробь-четыре
В отряде, в бараке, в затерянном мире
Вошла незнакомая дивного вида.
«Ты кто?»
«Аонида».
«А я Зинаида. 
Ты снега белей, моя сдобная сайка,
С тобою сытнее голодная пайка,
Нечастая дачка — мама заслала —
Шершавая пачка «Беломорканала».
Скрипите, пружинки, железная койка.
«Люби меня, Зинка!»
«Люби меня, Онька! Люби меня, лада,
До смертного срока! Чего ты?»
«Не надо! Не высижу столько.
Вы в вашем бедламе с беда’ми, с делами.
А я пустотела — взвилась, улетела.
Ушла сквозь чердак в слуховое оконце
За синюю тучу, за красное солнце.
Орёт на разводе Сергевна-корова:
— Нет Музы Петровой! 
Где Муза Петрова?
Прости, моя Зина, грешна’я-земная,
Ты верно любила, была как родная,
Прощай, однохлебка, держала некрепко,
Нет зоны, нет воли — есть белое поле,
Его переходим от края до края.
Прощай, дорогая!»

	* * *
Резиновые чуни на воротах,
И от дороги пыль на простынях,
Свинцовая вода в водоворотах,
И хвойный лес на голубых камнях.
Похожая собой на Чусовую,
Такая же нарядная река,
Где передачу получасовую
Под благостным названьем «Облака»
По радиоприёмнику искали
И слушали в вечерней тишине,
А облака свои дожди таскали
По низенькому небу на спине.
И в пятистенке печь топилась жарко,
Дышала раскалённою стеной,
И вспыхивала дальняя цигарка
В осенней темноте непрободной.

	* * *
Ключи нам старший по подъезду
	Не отдавал,
А так хотелось спуститься в бездну —
	В полуподвал.
Там три кладовочки, три клетушки
	На три семьи.
В них где-то плюшевые игрушки —
	Друзья мои.
И семь ступенек, и паутинка,
	И темнота.
Над головою поёт пластинка
	«Фэри чита!»
	
	* * *
Я знаю, как будет. Езда на машине,
Прямая дорога на белой равнине
И низкие тучи, и снежные хлопья.
На заднем сидении Ольга и Софья,
Спокойно уснувшие под магнитолу.
Широкая местность, прижатая долу.
И там, далеко, за железной дорогой,
Прозрачный лесок на гору’шке пологой.
Нас встретят на месте две важные дамы.
Нет, просто хозяйки в том доме, куда мы
Приедем с салатом, шампанским и водкой
Под низкое небо над серой слободкой.
Где сыплется ёлка, где топится банька,
Роскошные, пышные Лидка и Танька
Умело, стремительно лепят пельмени
Мукой осыпая большие колени.

	* * *
Февраль. В сыром снегу глубоком
Четыре тачки полубоком
Застряли. Тщатся мужики
Машины вытащить из снега.
Уже весной наносит с брега
Незамерзающей реки.
Весною пахнут тополя
У железнодорожной кассы.
И вдоль парящей теплотрассы
Чернеет талая земля.
И мужики глядят во след
Хвосту и куртке неформала,
Когда его мотоциклет
Несётся с рёвом вдоль квартала.

	* * *
. . . . . . . . . . . . . . . . . 
. . . . . . . . . . . . . . . . . 
но пока я жива вибриру-
ющий звук сохраню внутри,
призрак Баха бродит по миру
и воздушное электри-
чество бредит органной,
трубной, фортепьянною правотой...
дрогнешь складкою носогубной
над коронкою золотой
и представишь в уме такое,
что дороже себя самой —
путь до истины и покоя
по вертикальной прямой

	* * *
Таксист под нос тихонько пел
	«Люби меня, люби!»
Январский снег предельно бел —
	Хоть колер разводи.
Мелькнуло Вайнера* — толпа 
	Торговцев и вещей.
Покрыла снежная крупа
	Палатки овощей.
Когда рвану во цвете лет
	В чужие города,
Холодный город, белый цвет
	Запомню навсегда,
Свою палатку на углу
	Монтёров — Заводской,
Где торговала на ветру
	Мороженой треской.
Вези, вези меня, таксист,
	По улице родной!
Шурши в кармане, серый лист
	Товарной накладной.
	
	* * *
Невозможно сдержать проявление истинной страсти.
Театральный пожарник, просунувшись из-за кулис,
Всю интригу спектакля тотчас же разносит на части,
Все ужимки актеров, все обмороки актрис.
Потому что сияющий, медноголовый пожарник —
Он и есть самый яркий, естественный, главный герой.
Чуть раздвинул руками рисованный плоский кустарник,
И застыл как дурак, восхищаясь актёрской игрой.
Хитрован-декоратор развесил пейзаж для просушки,
Там ракита и пруд. Но не стоит глазам доверять. 
А из-под парика балерины, Селины, пастушки
Выбивается потная чёрнокудрявая прядь.
                            Екатеринбург
 

Елена Ильинична Тиновская родилась в 1964 году в Свердловске (Екатеринбурге). Училась в Уральском государственном университете на историческом факультете, но курс не закончила. Работала воспитателем в интернате, продавцом в магазине, реализатором на рынке, сейчас — кондуктор на транспорте. Публиковалась в журнале «Урал» — стихи выходили в 1999 году (№ 9) и в 2000 году (№ 2). Живет в Екатеринбурге.