Юрий Волков

Книга Ависаги

Юрий Волков

Книга Ависаги

Глава 1

Давид

1 Слово, сказанное с опозданием, и другое, пришедшее раньше, чем нужно. Два дерева: одно стоит на вершине холма, другое в низине. Между ними дорога, по которой проехать нельзя, поскольку она идет по отвесному склону.

2 Когда царь состарился и вошел в преклонные лета, покрывали его одеждами, но не мог он согреться. И решили найти ему молодую девицу, чтоб она стояла пред ним и ходила за ним, и лежала с ним. И искали такую в пределах Израильских и нашли Ависагу Сунамитянку, которая была еще в детских годах, но жар от нее исходил такой, что слуги царя, отбиравшие отроковиц, оплывали, как воск пред огнем, во все дни, пока доставляли девицу в Сионскую крепость.

3 Подойди, говорит Давид, опустись на колени. Положи мне голову на ладонь. Щека ее на ладони пылает, а рука не чувствует жара. Бесполезная вещь.

4 Проснувшись вдруг среди ночи, он слышит кукушку. Зачем-то считает. Получается три. Два отчетливых и один глуховатый, как отзвук. Прислушивается старательно, но кукушка молчит. Показалось мне! он говорит, я, должно быть, спал еще. Эти сны так похожи на явь.

5 Несколько раз начинает писать дневник: такого-то числа-месяца, в ночь или день испытал я внезапную слабость, темень в глазах, томление, вспышку гнева. Увидел дерево, сломанное ураганом, человека, меня предавшего, камень, выступивший из стены. Подумал, что дерево, и томленье, и камень в стене, и человек, по мне соблазнившийся...

Обрывает запись, едва начиная страницу. Одно и другое событие, то ли, другое звено ничего не значат. Одно было важно всегда: всю мою жизнь я считал, что Бог говорит со мной. Я слушал Голос Его и плакал от потрясения, что слышу Голос Его в себе, обращенный ко мне напрямую... И дерево, сломанное ураганом, и человек, предавший меня, все было мне знаком, что Он говорит со мной, чего-то требует от меня, к чему-то склоняет. А теперь Он молчит, не хочет со мной говорить, позабыл или отвернулся вовсе, и дерево падает само по себе, человек проходит мимо, не взглядывая на меня, камень рушится со стены, потому что стена обветшала, а я замерзаю.

6 Искусство отчуждения. Он учился этому всю свою жизнь. Пытался быть независимым. Сперва от родителей, друзей-пастухов, от бедности, от богатства, затем от женщин, от военных успехов, от славы и власти. Потом от любви к Богу, сыновьям и, опять же, от нежности к женщине, которая связывала крепче любых веревок. И всякий раз, совершенствуясь в этом искусстве, он что-то терял в душе, словно пальцы его не слышали прикосновений и зрение не различало красок. Не надо мне привыкать к теплу, говорил он в юности, я слишком много бываю в походах, надо спать на голой земле. И вместе с привычкой к холоду промерз до костей. Я словно вышел в пустыню с радостью в сердце и знал, зачем я иду, и заговаривал себя от всего, что мешало, а когда достаточно заговорил, потерял свою цель.

7 Когда проходил через двор, домашние не узнали его. Каждый был занят делом: ни слуги, ни родственники не поклонились царю. Он в растерянности оглянулся. Будто стал я прозрачен для них, подумал с горечью. Двор был наполнен людьми. Он вспомнил, что было, когда вот так же не узнавали его. Был он молод тогда и ходил в пастухах у отца своего. Давид рассмеялся. Я вернулся в детство мое, сказал он вслух, не страшась, что могут его услышать, опять мне выпало детство мое!

8 Шаги его становятся все бесшумней, он ходит медленно, будто кружит по дому, террасам дома, дворам, обширному саду и стенам. Ависага идет рядом с ним, но все время уходит вперед в нетерпенье. Он протягивает руку и касается пальцами ягодиц, словно пляшущих под натянутой тканью. Вдруг с бесцельною силой сжимает. Она вскрикивает невольно. Ее крик вылетает из легкой груди без усилий, как птица срывается с ветки. Ради этого крика! он говорит. Подарю ей завтра кольцо. Ради этого крика.

9 Каталась на нем. Пыталась расплавить лед его тела. Дышала в губы, надувая, как бычий пузырь, чтобы мог он взлететь над домом Давида, уставши трудиться, скатывалась на постель, засыпала мгновенно, дышала шумно, ворочалась, вскрикивала, телом горела и будто даже эфиром плыла, воспаряя над ложем, в то время как он содрогался внизу от холода, вымерзал бесконечно, как река под декабрьской луной. Огонь и снег, одинаково ярые, не уступая друг другу, содвинулись тесно, как два войска: израильское и филистимлянское, ожесточившиеся друг на друга в долине дуба. За что? неизвестно, позабыта причина. Остался в памяти труп с разбитым пращою лбом. Сорок дней он ходил и кричал перед войском Саула: выберите у себя человека. Пусть идет ко мне... Вышел я к нему. Он шел мне навстречу и страшно кричал: что идешь на меня с палкою? разве я собака?.. Потом голова его в сумке тяжелая на левом плече. Настолько тяжелая, что ноги мои не двигаются теперь.

10 Утром река золотая. Стекла в окнах домика порта, обращенные к вставшему солнцу, горят. Глубокие тени от судов, стоящих у берега, и деревьев на воде неподвижны. Ависага лежит, раскинувшись на одеяле, расставив прелые ляжки. Тяжелая бровь разделенных течением водорослей едва заметно колышется под водой. Река еще спит.

11 Жестокости не было в ее глазах совершенно. Когда он рычал на нее, будто зверь, она смотрела не понимая. Зрачки ее не сужались, лоб оставался ясным. Разве никто не бил ее? Небитая Ависага. С утра над городом и долинами плотный туман. Очертания крепости пропадают в густом молоке. С постели она выбегает голышом на террасу. Купается в плотном мареве, пропадает. Он смотрит. Белое на белом. Нет стен Давидова дома, нет города, нет реки, нет прошлого, когда бегал в строй войск Сауловых, и нет давно самого Саула и детей Давидовых многих, и жен, и друзей. Когда Ависага-наложница отходит на край террасы к белым перилам, он не видит ее.

12 Верит снам. Рассказывает ему поутру. Возбужденная, простоволосая, с горящим на круглых щеках румянцем. Он смотрит на перси ее под тонкой рубашкой. Рубашка дымится от света. Воздух настолько густой, что он не знает наверное: спит он или проснулся?

13 Толстое одеяло, постеленное поверху ковров. Колодец пыльного света. К полудню тюфяки источают запахи лона. Прислуга смеется, разглядывая простыни, смятые за ночь, развешивая на веранде. Бескровная, они говорят, задыхаясь от злого смеха, еще одна несоленая ночь. Ах, надо б ее побить, они говорят, уставая от смеха, побить бы до крови.

14 Играет с ней в шахматы. Она едва различает фигуры, морда коня ее веселит, отвлекается на стрижей, пролетающих стрелами над верандой. Ее волосы падают с плеч на доску, опрокидывая фигуры. Авессалом хорошо играл, вспоминает Давид, из моих сыновей он был самый лучший. Авессалом, рожденный Маахой, погиб, зацепившись гривой волос за ветви дуба в лесу Ефремовом, когда удирал от моих людей, вспоминает Давид. Зацепившись за дерево, он вылетел из седла и повис на своих волосах прекрасных. Когда его сняли, он был уже мертв, так царю доложили, на самом же деле Иоав прикончил его, вогнав одну за другой три стрелы ему в сердце. Кто? переспрашивает Ависага. Иоав, повторяет Давид, военачальник Израиля, сын Саруи, первый среди храбрых моих.

15 Плиты каменные холодны, и царь надевает одни и другие шерстяные носки. Ависага бегает босиком. Он слышит, как шлепают ее ноги, словно старый дом, в котором он вырастил и оплакал Авессалома, Фамарь, Амнона и многих других детей, получает звонкие оплеухи. Авессалом был сыном Маахи из Гефа филистимлянского, вспоминает Давид, бедуинка была хороша, но коварна, и сын ее вышел в нее. Не простил он мне, что я уничтожил Геф, и в землю зарыл палестинский народ, а Фамарь, сестра его, была слишком нежна, чтобы жить в этом мире.

16 Когда мой сын, Авессалом, выгнал меня из города, вспоминает Давид, он поставил палатку на кровле дома моего по совету Ахитофела и поднял туда моих десять наложниц, оставленных охранять дом Давидов, и вошел к ним перед глазами всего Израиля. А к тем поднялась и Мааха, жена моя, матерь Авессалома. И сказала сыну: меня ли возьмешь? (Давид смеется.) Авессалом отвечал ей: выйди. Она же сказала: Ахитофел посоветовал взять тебе всех наложниц царя. А в то время, продолжает Давид, советы Ахитофела считались, как если бы кто спрашивал наставлений у Бога. Она ему так и сказала: всех. Ависага смотрит в глаза царю, он умолк. Что было дальше? спрашивает, но Давид уже дремлет и к вечеру не вспоминает о сыне. Однако ночью под самое утро вдруг говорит: Авессалом уже знал, что царствие я передам Соломону, сыну Вирсавии, что такова была воля Господа, объявленная через пророков, и не мог он, рожденный от Маахи филистимлянской, не выйти против меня и против Бога Живого.

17 Читать она не умеет, но любит водить по строчкам рукой. Он смотрит, как пальцы ее накрывают слова, которые он произносит, а она повторяет: блажен кто помышляет о бедном! В дни бедствия избавит его Господь... читает он вслед ее пальцам из сорокового псалма, написанного им давно, когда он был еще молод и жаден до Бога. Он знает текст псалма наизусть и продолжает дальше читать: Господь укрепит его на одре болезни его. Ты изменишь все ложе его в болезни его... замечая не сразу, что пальцы ее вернулись к началу стиха. Взгляд темных глаз Ависаги печален и строг.

18 Ависага живет на мужской половине Давидова дома, в покоях царя. Терраса выводит на кровлю, с кровли видна река. Две пустые баржи стоят в середине, вода на закате красная, цвета мякоти вишни. Солнце снизилось, Ависага сидит одна на каменной балюстрадке, болтая по воздуху темными от загара ногами, когда вдруг, приглядевшись, замечает по верху одной из барж будто соль, рассыпанную по темному толю. Это чайки! она восклицает, всплеснувши руками. Оглядывается, словно ищет, кому показать, и опять в беспокойстве смотрит на реку, заслонивши глаза рукой. Красота в одиночестве беспокоит.

19 Хлопочет на летней веранде, расставляя горшочки с цветами, уговаривает растения перетерпеть летний жар, решительно вдруг выбивает землю на скатерть, расчищает бережно клубни, целует бледные, грязноватые корни, с важным видом опускает их в новую почву, принесенную с поля в платочке. Царь смотрит из комнаты через открытые двери.

20 Сердце царя развеселилось. Он вдруг вспоминает, что десять жен наложниц живут при доме его в Сионе. Живут, как вдовы. Велит узнать: живы ли? Человек уходит. Ночью снится ему, что он стоит над водой Иордана и хочет реку вброд перейти, а вода под его ногами горит. Вспоминает, что послал человека узнать о женах наложницах, но вспомнить не может, вернулся ли тот человек и живы ли жены. Я послал его в слишком далекий путь, говорит, над собой насмехаясь, вода подо мною горит. Человек этот вряд ли вернется.

21 Бог говорил с ним и он сочинял псалмы. Писал, ликуя, всю ночь, чтобы утром исполнить в скинии Господа, чтобы Бог услышал его в час рассвета. Зачем было так стараться? теперь, говорит, усмехаясь, всегда и везде Он слышал меня. В этом-то и беда: всегда и везде.

22 Я потная, быстро шла! она говорит. Бросает к порогу платье, гримасничает, поводит плечами. Белье сдирает с себя, как со стен вековые обои. Ужасно себя ощущаю, ужасно!

Когда уходит в купальню, царь поднимает платье, подносит к лицу. Ароматы зеленой травы, под вечер скошенной, и только что срезанных с грядки нарциссов, когда еще сок идет от стеблей горьковатый на вкус и клейкий на пальцах. Чиста Ависага.

23 Запах земли после дождя, зеленых яблок и целого сада яблоневого, свежескошенных трав, не сухой травы, не сена, а именно сочной зеленой травы, запах хвои, елки, внезапно с мороза внесенной в комнату, сосновой смолы и смолы древесной березы и дуба, и моченого дерева на реке, и пеньки просмоленной, запах листьев кленовых, опавших, и первого снега, и первых прогалин в лесу, и весенних ручьев, и почек березовых, растертых между ладонями, и листиков молодых, и вина, которое за зиму настоялось.

24 Ависага плещется в мелкой купальне. Когда садится, вода покрывает сосцы, когда встает, обнажается до колен. Он с жадностью смотрит. Движенья ее стремительны: она с хохотом рушится в воду и рыбой выбрасывается из воды.

Как большая рыба в мелком тазу, он думает. Царь в женской купальне впервые: только евнухи да малолетки заходят сюда. Женщин царю приводили уже умащенных, убранных в драгоценные платья. Личико Ависаги сияет от счастья, крепкие груди сверкают от капель воды, теперь она убрана лучше, чем все его прежние жены. Странное дело, он думает, я старик, она не стыдится меня, открывая мне то, что обычно сильные мужи не видят. Власть наказуема, он говорит, а природа лукава.

25 Давно уже Давид утомился. Давно уже Рафаимов потомок, у которого копье было весом в триста сиклей меди, хотел поразить Давида, да Авесса его умертвил. Давно уже люди Давида поклялись, что не выйдет царь на войну вместе с ними.

И страшное было сражение в Гобе. И страшное было сражение в Гефе. И был еще там один из войска филистимлянского огромный детина, имевший по шести пальцев на ногах и руках, и того умертвили. И ложились те и эти, как колосья под серпом жнеца, и Давид, сидевший в Иерусалиме, один, без храбрых своих, говорил, обращаясь к Господу: объяли меня волны смерти, и потоки беззакония устрашили меня, но в тесноте моей я Господа призывал и к Богу моему воззвал и Он услышал из Чертога Своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его, и потряслась и всколебалась земля, дрогнули и подвиглись основания небес, ибо разгневался Бог на врагов моих... и так далее и в таком духе. А сказавши весь стих полностью, утомился, прислушался, словно ожидал ответа себе. От реки доносились крики погонщиков лесосплава, внутри дома готовились вечерять, где-то близко брехала собака, и одна, и другая женщина ругалась внизу во дворе, и плакал чей-то ребенок.

Ависага ходила верандой, поливала на ночь цветы, напевала вполголоса, сама с собой говорила. Ей довольно слышать себя самою, усмехнулся Давид, она словно птичка Божия. Сумерки опустились, в конце месяца сбора колосьев тяжелые и золотые.

26 Посредине ночи поет. Выпевает один или два непонятных слога. О чем ты? спрашивает Ависага, проснувшись, во дворе еще ночь, о чем ты поешь? Мне больно, отвечает царь, я молчать не могу. Было время, когда рану мне прижигали на огне раскаленным железом, я только смеялся. Через полог моей палатки я видел армию: тысячи тысяч, обращаясь лицом в мою сторону, так говорили: кричи! Кричи и радуйся, царь. Мы с тобой. Сирийцы бегут от нас по всему Иордану, сорок тысяч всадников вместе с начальником их, Соваком, и семьсот колесниц истребили рабы твои у Елама... Я не чувствовал боли тогда, я так веселился... Фразу не кончив, Давид опять затягивает вполголоса странную песню. Мотив ее однообразен и страшен. Тогда и я буду петь с тобой, говорит Ависага. Нельзя! обрывает ее Давид, это Господа моего решение, не мешай! Ему слушать, а мне стенать от боли моей в одиночестве полном. Никто, отвечает ему Ависага сквозь слезы, никто никогда не бывает в одиночестве полном, неправда твоя! Давид говорит: нечувствительный к боли своей, окруженный народом, неучастлив и к боли другого, затерянного в толпе человека. Дай мне, глупый детеныш, встретиться с Богом моим один на один, утешься: мне больно.

27 Когда я был молод, вспоминает Давид, изгнал меня царь Саул и ушел я к врагам Израиля филистимлянам. Анхус, царь Гефский, отдал мне одну из своих крепостей, Секелаг. Поднималось там солнце и каждый вечер садилось. Пустыня и небо. И лишь иногда, если повезет, коршун в небе.

И подступил ко мне Асмадей, ангел бездны. Говорил, указывая на крепость мою: здесь умрешь. Забытый Богом и народом своим. И вот пристрастился я каждую ночь уходить в одиночестве далеко на восток, так что крепость моя пропадала из виду, и, стоя в пустыне, осиянной луной, страшно в голос стенать и выть, как бездомный шакал, распугивая змей и ящериц. Но тогда постепенно стали сходиться ко мне в Секелаг из Израиля люди. И были там витязи из братьев Саула и сыновья Шемаи из Гивы, и Иеремия во главе тридцати, и из сыновей Вениаминовых и Иудиных пришли ко мне в укрепление. И на каждом рассвете я стал уходить по долинам филистимлянским: эскадрон на мулах и до пятисот верховых на верблюдах. И жгли города бедуинские, не оставляя в живых ни мужчин, ни жен, ни детей, никого говорящего, кто мог бы царю на меня указать.

И когда Анхус Гефский посылал спросить: на кого выходил? отвечал ему: на страну полуденную Иудею, на собратьев моих. И каждый раз, убирая мечом селения бедуинские, говорил я: херем! Заклинаю Господу моему, Богу Израиля! Год и четыре месяца провел я в изгнании.

28 Я приносил Господу на галгалы, говорит вдруг Давид (до этого молча лежал в темноте), но мяса жертвы не ел, как не был еще прощен. Всегда я не был прощен и стоял перед Богом один, вне народа моего, хотя и мог заслониться людьми, поставившими меня. Гордыня во мне стояла крепка. Один, говорил я себе, один на Один. И круглый грех всякий раз замыкался на мне. И невзлюбил я народ мой, но не мог уйти от него, ибо Бога с собой не унес бы. Однажды вышел я перед взоры Его и сказал, указывая на Израиль: они виноваты! И Херувимы стали меня теснить, толкая меня своими крыльями, да я уже знал хотя бы за что (он смеется), и успокоился я в грехе, как в блаженстве. На время.

29 Горько мне, жалуется ночью Давид. Он смотрит на пламя свечи. Отчего тебе горько? спрашивает Ависага, но царь ее словно не слышит. Горько мне, повторяет, покачивая головой. Она сердится, пытается его уложить, но он тотчас встает и опять глядит на синее пламя. Не построю я Храм Ему, говорит наконец, запретил Он мне языками пророков своих. Отчего же так? она спрашивает. Оттого, отвечает Давид охотно, что много я пролил крови и не мне строить Дом Обитания Его. Не тебе, говорит Ависага с улыбкой. Чему ты радуешься? удивляется царь, глупое ты дитя, несмышленыш! Вот начальники всех домов и начальники всех колен готовы жертвовать мне на Храм, который не мне построить, и носился я с чертежами Дома Его, заготавливал лес и камень до последнего часа, и делал планы притвора, и рассчитывал сам с инженерами горницы и дворы, и все комнаты, и сокровищницы, и Святилище Дома, и до вчерашнего дня следил самолично за изготовлением светильников и лампад, умывальниц из меди, и вилок, и чашек, и кропильниц из чистого золота, и всего остального. И все это я приготовил и выложил перед Ним. Моисей не вошел в Ханаанские земли, а я не построю Храм Отца Моего!.. и с этой горькой фразой он лег, потушивши огонь, и какое-то время лежали молча, когда она вдруг рассмеялась опять. Ну скажи ты мне, ради Господа моего, чему ты смеешься?! возмутился Давид, поднимаясь с подушек.

Тому, отвечала она со смехом, что я радуюсь за тебя, дурачок, мой владыка! Чему же ты радуешься за меня, ребенок? удивляется он. Тому, говорит Ависага серьезно, что счастливее ты строителей и сыновей твоих. Они будут стены слагать из камня, в которые неизвестно войдет ли Господь, когда ты уже носишь Храм в душе у себя. И лучшего места для обитания Бога Живого... Молчи! восклицает Давид, я скопище червяков! и так страшно болят мои жилы, что, кажется, не превозмогу эту боль. Ависага молчит.

30 Проснувшись ночью, плачет она. Давид спрашивает: о чем? О чем можно плакать, когда впереди вся жизнь? Ах, о многом! она отвечает. Слишком много всего, говорит сквозь рыданья, слишком много всего, чтобы можно было не плакать. Я спать не могу. Я вся будто рана открытая, полная соком... Ах, вот что, царь говорит, тебе надо пролиться.

31 Бежит под дождем, завернутая в одеяло. Он смотрит с кровли. Волосы темные, мокрые облепили круглые щеки. Гроза, ходящая над рекою убийца. Она вышла босая. Оглядывается, танцует. Изумительной красоты изгиба рука. Он смотрит с жадностью. Обладать невозможно. Ни грозою, ни женщиной. Черные баржи, громоздкие на серебре, пропадают бесследно. В саду Ависага находит кота, забравшегося по стволу, пытается снять его, не может сдержать одеяло. Рубашка вспыхивает при каждом разряде молнии, с какой-то яростью рвет темноту, и в эту секунду ему кажется, что и женщина страшна и безумна. Желание жить раздирает его. Никогда, бормочет он, нельзя становиться под деревом во время грозы, нельзя прижиматься к стволу, кипящему муравьями, рассыпанными от небесных хлопков, нельзя целовать... Нельзя входить в нее с каждою новой вспышкой, нельзя не входить. Река, покрытая семенем, безобразна, ни берега, ни разделения. Так в битве любовной победителя нет, одни побежденные. Он вдруг хохочет, ударяя ладонью по мокрым перилам. Одна только жадность.

32 Не любит родственников ее. К Ависаге приходят мать и сестра. Не хочет ли он взглянуть на них? Нет, не хочет. Сестра на ступенях лестницы кормит ребенка. Младенец жадно сосет ее грудь. В октябре темнеет быстро. Внутренний сад пропадает, деревья мерещатся вдоль стены. Когда Ависага провожает родню, появляется низко луна. Они стоят под террасой, разговаривая вполголоса. Ависага протягивает гостинцы, завернутые в полотенце. Мать быстро прячет сверток в просторную сумку. Полотенце белое, вспыхивает под луною. Сестра чему-то смеется. Царь чувствует горечь во рту, ему кажется, что смеются над ним. Расцеловавшись с женщинами, Ависага быстро возвращается в дом. Она не видит его наверху, на ходу поправляет волосы. Белый локоть мелькает сумеречным серебром. Становится холодно. Ему кажется, иней лежит на деревьях.

33 Всю ночь она сидит на постели, подбив подушки под спину, и глядит в темноту. Он спрашивает: почему? Она отвечает: пока ты не спишь и я не могу уснуть. Так не было раньше, он говорит, ты спала. Прости меня, она отвечает, прости за то, что я раньше спала, ты был мне чужой. Значит, ты разучишься спать, как и я, усмехается царь. Нет, говорит она простодушно, я днем досыпаю. И я досыпаю днем, веселится Давид. Ависага смеется, довольная: видишь, мы оба!

34 Пленных мы не казнили, рассказывает Давид, кроме особенных случаев. Один человек, сириянин, убил своего конвоира, и я приказал его растянуть колесницами. До того, как этот несчастный разошелся и лопнул, успел он выкрикнуть имя женское, я не помню теперь какое. Он крикнул так страстно, словно к той обращался, что могла его пожалеть. Пожалела б настолько, что самая мысль о смерти показалась ему в этот миг нелепой. Бог заглядывает в сердце твое через женщину. Почему же нельзя обратным зрением подглядеть сердце Бога?

35 Светильники горят в его спальне всю ночь. Разглядывая спящую, Давид замечает короткий шрам у девушки над правым коленом. Рубец едва различим: он бледнее, чем кожа бедра. Царь проводит по шраму пальцами, но не слышит бороздки. Очевидно, чувствительность пальцев его недостаточна для нежной отметины. Может быть, след ножа? соскользнувшего на колено, когда она, скажем, порола сшитые кожи? Понимает, глядя на шрам, насколько близка она стала ему. Покачивает головой. Как успела, он говорит. Очевидно, слабость во мне сильна.

36 Проведи черту, восклицает Давид, чтобы я не мог уклониться ни вправо, ни влево. Войско филистимлянское стоит в городе Вифлееме. Царь говорит: хочу пить. Кто напоит меня водой из колодца, что у ворот городских? Трое храбрых из окруженья Давида идут к колодцу, зачерпывают воды под стрелами филистимлянскими, приносят царю. Он не пьет, выливает на землю. Господь меня сохрани, чтоб я сделал это, как я сделал с Урией Хеттеянином! Не кровь ли это людей, которых я посылал на верную смерть? Дьявол трясет Давида, как дерево грушевое. Он молит Господа: тяжко я согрешил! прости или накажи меня! Господь ему предлагает на выбор одно из трех наказаний: голод в стране в течение семи лет или чтобы сам он бегал от неприятелей своих три месяца, или язва моровая в народе. Царь отвечает Господу: язва.

Семьдесят тысяч человек умирают в народе Давида от язвы. Он не плачет, не молит уже о прощении или наказании. Стоит ему уснуть, как он видит детей своих под стеною, с которой сыплется жар и льется смола горящая. Он кричит по ночам, Ависага встает, вытирает ему лицо, целует, поет колыбельную. Царь говорит: хочу пить. Она дает воды, он не пьет.

37 Вглядывается в нее, пытаясь понять, насколько она верна, насколько нежна к нему сердцем. Не верит глазам. Глаза обманывали его не однажды. Неудивительно, что обманывают меня, говорит он, все меня обманывали, а удивительно то, что я так стараюсь теперь. Как мне важно, чтоб эта девочка сердцем прилипла ко мне. Как будто бы от того, чиста она или нет в заботе и ласке своей, зависит, был или не был Бог в моей жизни.

38 Слово приходит царю во сне. О том, что спящая рядом на ложе — тропинка, ведущая к Богу. Что будто бы этой слепой и неважной тропинкой, похожей на ту, что бежит, петляя в кустарнике над ручьем в лесу Гефсимании, он может выйти туда, где предстанет ему Господь. Просыпается он с убеждением, что слово тропинка подсказал ему Ангел. И будто бы даже шепнул: иди.

Ависага спала. Вода колодцев, ручьев или рек животворяща сама по себе. Он вышел на кровлю. Небо черное, полное звезд. Если правда, что Ты со мной в моем сне говорил, дай мне знак! И тотчас упала звезда. Царь стоял, пораженный. Подтверди, он сказал. И опять упала звезда. Он затрясся. А что, если бес меня водит? воскликнул и в ту же секунду пронеслась комета с павлиньим хвостом. И более он не спрашивал, сидел до утра, завернувшись в овчину. Любовное слово должно оставаться на наших устах, невысказанное. Не возьму ее, не загляну в лицо ее крови. И сделать женой не могу, ибо край одежды моей слишком мал для нее.

39 Ты мне в тягость, уйди от меня! сказал ей. Сними с меня голову, царь, отвечала она. Вот только волосы в косу я заплету. Зачем тебе волосы заплетать? рассмеялся Давид. Потому что ты любишь, как я заплетаю косу, а все, что ты любишь, и мне не в тягость. Воровка, сказал ей тихо. Почему называешь так? спросила, нахмурясь. Ты сердце украла царя, отвечал он печально.

40 Вот петух, сказал Хусий Архитиянин, выкладывая перед Давидом черного петуха. Он мертвый, сказал Давид. Тогда Хусий Архитиянин, товарищ царя, сказал: он был уже дохлый после первой схватки, когда насмерть забил противника своего, но после того еще дважды выходил победителем. Вот, сам посмотри. И Хусий позвал человека и взял от него другого бойцового петуха, и стал этой рыжей птицей бить черного, пока тот не поднял вдруг голову, встрепенувшись, оглядывая царя красным глазом. Хусий выбросил рыжую птицу в окно, Давид посмотрел во двор: петух носился по каменным плитам и страшно кричал, дворовые люди ловили его. Адония воцарился, сказал Хусий за спиною царя. Заколол овец, собрал священников и воеводу, и многих твоих сыновей, и празднует у жертвенника Зохелет. Твой сын, Адония, воцарился, а ты и не знаешь об этом, никто тебе не сказал... Гевел! отвечал ему царь. Паутина летит, кольцо за кольцом опускается мне на лицо... Вирсавия идет к тебе через двор, сказал товарищ царя, указывая за окно, просить за сына своего, Соломона, о котором ты, видно, забыл, что обещал ему царство.

41 Достаточно было того, чтобы я увидел ее, или говорил с ней, или гулял, чтобы день не казался напрасным.

42 Завещание Давида. Царь смотрит на сына Вирсавии. Их первенец умер. Взят Господом за Урию Хеттеянина. Второй его сын от этой женщины, Соломон, белокур, глаза его темные, рот красиво очерчен, лоб и щеки блистают крепостью, взгляд темных глаз, устремленных в покойной ясности на царя, безупречен. Готов и жертвовать и прощать от щедрот своей молодости. Движения его замедленные от переизбытка чувственной силы. Он похож на меня, говорит себе царь, я так же смотрел на Саула в великодушии юности. Ни минуты... ни минуты не останется Ависага девственницей, когда я уйду. Хотя бы ради этого, говорит он, темнея, но тотчас себя прерывает: не осквернюсь перед Богом, поступлю по-другому. Завещание мое таково, говорит он сыну, вот есть человек, воевода Иоав, запятнавший себя и меня перед Богом невинною кровью, я многим обязан ему при жизни моей, но ты не обязан ничем, не дай воеводе сему уйти без мучительной казни, обели меня пред Всевидцем. И другой человек, Семей из дома Саула, хуливший отца твоего на дороге, называвший меня собакой, и дал я слово ему, что не трону при жизни моей, но ты ему слова не давал, разрушь проклятие его перед Господом. Таково завещание мое. Иди. Соломон поклонился. Две жизни положит он на пороге царствования своего. Две крови прольет. Ависага в саду жестоко бранила кота, сожравшего птицу удода. Удод безобразен. Не трону ее, говорит Давид, усмехаясь, не разбавлю я перед Господом молоко каплей крови. Не я.

43 Больше, чем страх кончины, томит одиночество. Женщина, которую он любил, с трудом его узнает. Царь, она говорит, господин, но не может вспомнить имени. Глаза ее при этом пусты, ему хочется плакать. Оживает она лишь тогда, когда видит сына. Соломон, она говорит со слезами на круглых щеках, но не может вспомнить (или не хочет), что сын ее нынешний царь. Глаза ее светятся нежностью, и Давид ощущает саднящую боль обиды. Но не острую, а будто далекую, будто даже чужую и от этого многократ томящую боль. Каждодневную, ежеминутную, как привычка думать.

44 Когда царь умер, в доме Давида был плач. Старейшины дома сказали: где Ависага? Приведите ее, пусть будет избита до крови, чтобы свежестью не соблазняла покоя царя. Соломон отвечал: не тронул ее отец, а мы разве тронем? Отныне ни мужчина, ни женщина да не коснутся последней наложницы отца моего Ависаги Суманитянки. Она же в то время лежала как мертвая на полу на овчинной подстилке. Единственная из женщин дома не плакавшая по умершему. Соломон ей послал еды, но она не тронула ничего.

45 Когда Давид умер, она не умывалась, легла в том же платье, в котором ходила весь день, обе руки заложила под мышки, колени прижала к груди. Холод царя перешел в ее тело, выморозил до сердца костей. Она долго лежала с открытыми глазами, как рыба на дне. Когда стало светать, поднялась, налила в кувшины воду, вошла в летний сад.

46 Время царствования Давида над Израилем было сорок лет. В Хевроне царствовал он семь лет и тридцать три года царствовал в Иерусалиме. И сел Соломон на престоле отца своего, и царствие его было очень твердо.

Глава 2

Соломон

1 В оливковой роще поют соловьи... Фраза сама по себе прекрасная до чувства утраты. Ночь и луна. Ависага идет через двор. Привратник из шланга поливает мощеные плиты. Он в белой рубашке. Вода и рубашка сверкают, словно вырваны клоки жизни, нестерпимо живой. Ей хочется вскрикнуть от боли. Рукава рубашки закатаны, локти его темны. Она плачет.

2 Всюду, куда б она ни пошла, за ней следует человек. Сидит на пороге уборной, дремлет под деревом, раскачивается на качелях в саду. Снег выпадает, человек надевает тулуп. Мех искрится. Снег под ногами скрипит. Когда она с ним заговаривает, отходит. Ест яблоко. Смотрит мимо. Она оставляет этого человека в покое. Однажды, вдруг поскользнувшись, падает, он к ней не идет. Два раза в сутки жена или дочь приносят этому человеку еду. Он ест из судка, ложка стукает в дно. Ависага слушает. Запахи рыбы и лука. Окончив есть, отрыгивает. Вытирает ложку о снег и прячет в сапог. Девочка светлая, лет девяти. Бровки рыжие, тонкие, Ависагу боится, когда та подходит, бежит от нее. Ее бровки в ужасе облетают. Ависага любит гулять по старой стене Сиона, человек поднимается следом. Жена или дочь приносят кастрюли наверх, карабкаются по заросшим ступеням, стараясь не выплеснуть из судка. Пока он ест, девочка смотрит сквозь прорезь бойницы. Внизу под стеною река. Две длинные баржи, закрепленные на якорях. Течение носит их свободные кормы. Иногда, содвинувшись, они стукаются друг о друга.

3 Сорок лет исполнилось Адонии, царскому сыну. Он идет на кровлю внутренних комнат, когда Ависага умывается там. Стоит в дверях и смотрит, как девушка плещется, поливая себе из кувшина. Увидев царского сына, Ависага садится в тазу. Сидит неподвижно, обхватив руками колени. Он тоже присаживается на табурет у ограды. Оба они молчат. Ее плечи сверкают на низком солнце. Адония самый красивый из сыновей Давида. Золотая пряжка горит на груди. Его волосы, длинные, как у женщины, рассыпаны кудрями по плечам. Привалившись прямой спиной к балюстраде, он смотрит на девушку не отрываясь. Солнце давно зашло, и глубокие тени легли на веранду, вода в лохани остыла, слабые звезды на небе зажглись, со двора доносятся крики прислуги, зовущей работников дома молиться и вечерять. Наложница умершего царя походит на изваяние. Внезапно очнувшись, Адония встал с табурета и, снявши плащ с своих плеч, закрыл Ависагу. И с тем, не сказавши ни слова, вышел. Наложницу вдруг сотряснула сильная дрожь, она вскрикнула, как от боли горячей: уже ничего не поправишь, сказала.

4 Адония, сын Аггифы, приходит к Вирсавии, матери Соломона. Ты знаешь, он говорит, что северные города, весь Израиль смотрел на меня как на будущего царя, но царство от меня отошло и досталось брату моему, ибо от Господа это было ему. А теперь я прошу тебя об одном, не откажи мне. Она сказала ему: говори. Попроси твоего сына Соломона, ибо он не откажет тебе, чтобы дал он мне в жены Ависагу Сунамитянку. Вирсавия не ответила сыну умершего царя. Ависага, оставшаяся после Давида, брошенная на дно водоема монетка. Хорошо, сказала Вирсавия, будет тебе.

И пошла в галерею к молодому царю. Соломон поклонился матери, она села по правую руку его и сказала: я имею к тебе одну небольшую просьбу, не откажи мне. Царь отвечал: проси. Не откажу тебе. И сказала Вирсавия: дай Ависагу Сунамитянку Адонии, брату твоему, в жены. Соломон отвечал: а почему ты просишь Ависагу Сунамитянку для Адонии? Проси ему также и царства, ибо он старший брат мой и ему военачальник Иоав приходится другом. И встал Соломон: пусть то и то сделает со мной Господь и еще больше сделает, если не на свою душу сказал Адония такое слово. Ночью, проснувшись, Ависага слышит плакальщиц, не может понять, откуда из города доносится звук. Голоса проходят к ней, как сквозь толщу воды.

5 Одно дерево на холме чернильное на фоне пустого неба, внизу зеленая роща, вечер, река за холмом Сиона, по ту сторону сад Гефсимании, снова петля дороги, холмы, виноградники, белая пройма карьера, откуда берут песчаник, река отливает золотом, темные баржи, вдали в стороне Соленого моря, где холмы сливаются с небом, красноватая дымка. Ванея, друг царя и начальник телохранителей, пред тем как войти в дом Адонии, царского сына, орошает стену у входа. Он поет из псалма Давида: не будет жить в доме моем поступающий коварно. С раннего утра буду истреблять нечестивцев земли, дабы искоренить из града Господня всех, делающих беззаконие...

И пока Ванея поет, пятнадцать человек его окружают дом Адонии. Царский сын, услышав голос начальника телохранителей, поднялся на кровлю и ходил там, глядя на сумеречные холмы. Светильники в комнатах не зажигали еще, и домашние, сбившись на черном дворе, стенали. Слуга Адонии вывел и оседлал белую лошадь господина, словно бы тот собирался в далекий путь. И стал Ванея плясать вприсядку, все быстрее кружиться перед домом царского сына и сбросил верхнюю одежду свою. Дворецкий Адонии сказал ему через окно: ты старый, Ванея, зачем не пошлешь людей по душу хозяина моего, а пляшешь сам, заголившись, как раб? Не стыдно тебе? Ванея ему отвечал: хозяин твой — сын моего господина Давида и был много лет мне, как собственный сын, среди моих сыновей сидел за столом, и я их не различал, а теперь ты хочешь, чтоб я на него людей, как на бешеную собаку, бросал? И крикнул Ванея, чтоб в доме играли ему на цитрах и на кимвалах. Адония видел с кровли, как тени от легких облаков бегут по холмам, точно агнцы от ножа человека, как ходят желтые краны над портом по той стороне реки, совершая погрузку судов песком и мрамором для строительства Храма. Ванея внизу утомился плясать и дышал тяжело со свистом, и был уже мокрый от пота, и разделся перед дверьми, уложивши одежду на камне, а в дом Адонии взял только нож.

6 По смерти Адонии пришли к царю сыновья Давида плакать по брату. Соломон их позвал. И плакал царь и все слуги его великим плачем. Аггифа, мать Адонии, не плакала с ними.

7 После казни Адонии воевода Иоав пришел в скинию Господа и схватился за роги жертвенника. Царю донесли: твой раб, Иоав, стоит у ковчега завета. Соломон обратился к Ванее, начальнику телохранителей, говоря: сейчас умертви. Когда этот Ванея, сын Иодаев, пришел в скинию Господа, он сказал воеводе: выйди. Но тот отвечал: я здесь хочу умереть. Тогда начальник телохранителей послал в царский дом, говоря: не выходит из скинии. Соломон вернул посланника со словами: как он сказал, так и сделай. И сними невинную кровь, пролитую Иоавом, с меня и дома отца моего. Воевода спросил у Ванеи: сам ли ты сделаешь? Нет, отвечал начальник телохранителей, сам я к тебе не пойду, потому что знаю тебя, как себя самого. Не остерегся твой брат Амессай, которого ты убил, когда подошел к тебе целоваться, не сделаю так. Кровь кружится, сказал Иоав, и пусть не смущает тебя это дело, ибо меч иногда поядает того, иногда сего. Не простил мне Давид, что стрелами я расстрелял его сына в Ефремском лесу... Когда вышел Ванея из скинии, был пятый час пополудни.

8 В другой день Ванея, сын Иодаев, убьет Симея. Симей не станет искать защиты у Господа, Ванея возьмет его в доме его, зарежет на кухне среди великих, блистающих медью кастрюль. Симей заберется на стол и покатится по столу. Потом царь отправится в скинию и останется у ковчега. Всю ночь будет ждать, как ждал Ванея какого-нибудь движения, голоса или знака. Когда-то в такую же ночь, подобную этой, Давид, отец его, просил у Господа силы и сила вошла в него и сгорела в нем факелом, но раньше, чем тело. И какое-то время он был отлучен от подарка Господа, кровь в его жилах остыла и ближние перестали бояться его, не говоря уж о дальних. Какое-то время, дарованное Господом ему нечаянным даром, Давид смотрел на отсутствие силы в себе, как смотрят из темного сада на дом, где погасли уже светильники и свет не мешает глядеть, и стали для глаз различимы деревья в саду, неподвижные, словно скитальцы, пришедшие к ночи, но не ставшие в дом почему-то входить. Во все это время старый царь смотрел на себя, не прося уже ничего у Господа, сын же его, Соломон, убивший Иоава, Адонию и Семея, ждал в скинии, схватившись за роги жертвенника, точно так, как держался Иоав перед смертью своей. Под самое утро Господь спросил молодого царя: что ты хочешь? и Соломон ответил Ему: полосы белые и черные, а истины я не вижу. В начале царствования моего уже пролита мною кровь. Одна и другая, и третья из племени моего, как же я Храм построю для обитания Бога Живого, дай мудрость.

9 Когда пришли поминки царя, Ависага в саду приготовила творог и масло. Разложила скатерть, поставила чашки под деревом. В доме Давидовом пели. Гости собрались в покоях царя. Ависага глядела на мальчика, бродящего между деревьями вишни. Белые лепестки осыпались, покрывая дорожки. Мальчик смотрел на скатерть. Когда он приблизился, Ависага сказала царю: поешь. Он ел с жадностью, обмакивая лепешки в масло. Смотрел не мигая.

Ависага упала на землю и лежала до ночи. Когда показалась луна, она встала. Скатерть под светом луны серебрилась. Творог рассыпался, чашки все опрокинуты. В доме горели огни и слышалось пение. Она отряхнулась. Всегда тебя накормлю, сказала, теперь ты мой ребенок. Когда будешь голоден, приходи в мое сердце.

10 Оттого, что привыкла спать поверху царя или сбоку царя в течение года, уткнувшись лицом в его жесткую бороду и усы, она долго не могла засыпать на постели одна. Водила пальцами в темноте по страницам открытой книги и слышала голос царя, читающего для нее из псалма: на Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек... и как только слышала голос его, выходила из дома, будто звал наружу ее, и только в саду на качелях или под деревом, обернувшись в теплое одеяло, она засыпала.

11 Ночью приходит Давид и любит ее. Он молод, его борода свежа, еще не убит Голиаф. Останься, просит она, зачем тебе уходить еженощно, я сумею тебя защитить от твоих детей. А Бога, которого ты так любишь, от Храма, который строит Ему Соломон, останься со мной. Ты будешь моим ребенком, я согрею тебя! Овечки мои разбежались, он говорит с улыбкой, Отец поставил меня сторожить овечек своих... Он уходит в проломы стены, за стеною река, он идет вслед отаре по темной воде по колено в рассветном тумане... Она просыпается с мокрым от слез лицом. Вокруг нее темень. Не может понять, где уснула: в доме или в саду. Где-то с правого бока (кажется, будто над ней) звезда. Довольно яркая. Если б я знала, где я уснула, она говорит, то наверное угадала бы и названье звезды.

12 Она бездельница, говорят про нее работницы во дворе, если она наложница, почему не живет в женском доме с другими женами, а шатается по ночам. Она больная умом, говорят про нее другие. Ночью комнаты дома пустеют. Привратник сидит над юношей спящим. Откинув одежды юноши, смотрит, на Ависагу не обращает внимания, она мимо проходит. В зале щитов и сосудов горят толстые свечи, оружие ярко блестит, и кажется, зал раскален будто печь.

Перед спальней старейшины дома стоят двое стражников, один показывает ей рукой: уходи. Любовь, говорит она, уже выйдя из дома в темные двери, любовь близка истине, она так же страшна, вероломна, она пугает то сердце, в которое входит, пугает до злобы. Я видела многих озлобленных, испуганных однажды любовью. Какая-то птица от звука голоса Ависаги вздымается с веток, ударяет мякотью жизни в лицо. Любовное слово.

13 Ложа своего не было у нее. Когда был жив Давид, она спала на широком, застеленном дорогими коврами и заваленном подушками и драгоценным оружием ложе царя, огромном, как поле, где она пыталась настигнуть его и собою изжарить, а он ускользал от нее, будто в прятки играл, проваливаясь в глубокие ямы. Теперь она ходит по комнатам внешним и внутренним и спит где придется. Из дома не выпускают ее. В жаркую пору она любит спать под деревьями сада, не опасаясь, что кто-нибудь потревожит ее. Она смотрит на звезды.

14 Грузные как перекормленные, птицы летают низко, задевая посуду. Одна, не справившись с крыльями, остается сидеть в середине стола. Ависага к ней обращается. Вчера я вышла из дома, она говорит, и нашла убитого парня на ступенях черного хода, он был совершенно голый и лежал на спине. Я не сразу узнала его без одежды и шапки. Это был человек, ходивший за мной столько дней. Я закрыла ему глаза и накрыла лицо платком. Со вчерашнего дня за мной ходит другой человек, но я уже на него не смотрю. Глаз у птицы стеклянный. Это чучело! Она вспоминает о забаве царя Соломона набивать самолично чучела разных птиц и дарить их дворовым.

15 Которая не согрела царя, говорят про нее теперь. Зима. Придворные катаются на коньках по реке. Она смотрит с кровли. Лед желтый, зеленый, фигурки темные, цвет неожиданно яркий. Веселые вскрики доносятся до нее. Скрип полозьев и лай собак. Как жалко, что нет тебя рядом, она восклицает, здесь царствие красоты! Как жалко одной глядеть! как больно глазам! Глаза ее на остром ветру слезятся.

16 Та, из-за которой умер наш господин, Адония. Прислуга ее сторонится, разбегается тотчас. Она ходит по дому одна, сама постилает себе, сама умывается, неизвестно что ест, наливается женской силой. Проходит год. Она смотрится в зеркало. Видит войско грозное, стоящее против нее без движенья. Заглядевшись, понимает не сразу, что это ловушка, поставленная не людьми.

17 Выпал снег. Воины жгли костры за воротами крепости. Огонь метался лисицей. Ависага смотрела на воинов со стены. Темные брови кустов запорошены снегом. Деревья стали черны, а дали прозрачны. Из дома Давида выступил конный отряд. Час обеда. Никто не вспомнил о ней. Уже год, как хозяина нет. Моего хозяина, поправляет себя Ависага.

18 По воде сплавляют кедровый лес. Тяжелые бревна в связке проходят вниз по реке. Плотогонщики трудятся, перебегая по бревнам. Они жгут на плотах костры. Дым стелется над изумрудной долиной. В год четыреста восьмидесятый по выходу сынов Израиля из пустыни, в четвертый год царствования Соломона, а месяц Зиф, который есть второй месяц, начал царь строить Храм длиною в шестьдесят локтей, шириною в двадцать и высотою в тридцать локтей. Храм строили в тишине, ни стука молота, ни стамесок, ни какого другого железного орудия не было слышно при строении его. Камень подвозили тесаный и укладывали безмолвно.

И обложил Соломон повинностью весь Израиль, и взял из народа тридцать тысяч человек иноплеменных и послал за лесом. Эти рубили деревья. Еще семьдесят тысяч носили тяжесть и восемьдесят тысяч каменотесов трудились в горах. Три тысячи начальников надзирали за всем. Ависага видела с кровли дома Давида, как медленно поднимается Храм на горе Мориа, заслоняя собою город.

19 Ависага лечила накладыванием руки, Соломон строил Храм Господу. Она спускалась к реке в том месте, где крепость Сиона была разрушена и где не могли ее видеть дворовые люди, и там встречала больных, приходивших из города и предместий, и даже из Гивы и Рамы к ней приходили. Царь Соломон поднимался лесами тирскими на кровлю собора и стоял по самому краю, и смотрел оттуда на город, раскинутый между Кедроном и Тирапеоном, и так говорил: поистине, Богу ли жить с человеками на земле? и если небо Тебя не вмещает, разве Храм уместит, который я строю Тебе?.. Поскользнувшись на мокрой траве, Ависага съезжала в реку, вымочив платье. Незакрепленный камень выходил из кладки карниза, и царь едва удерживался, отпрянув. Камень рушился вниз, разбиваясь на мелочь. Когда построили Храм, собрались к царю все израильтяне на праздник в седьмой месяц года, и пришли все старейшины и главы колен, и перенесли ковчег из скинии собрания, и царь Соломон и все общество Израилево приносило жертвы из овец и волов, которых невозможно было исчислить по причине их множества. Ависага не вышла на праздник к горе Мориа, поскольку был в силе указ, воспрещающий ей выходить из дома Давидова. Она в этот вечер сделала творог и, тарелку поставив под деревом, так говорила царю своему: построили Храм.

20 Дом Господа Соломон обшил изнутри и снаружи кедровыми досками, а полы кипарисными досками. Давир обложил золотом и протянул золотые цепи перед давиром, и жертвенник перед давиром обложил золотом, и весь Храм обложил золотом, так что скрылись кедровые доски от сияния золотого. И Херувимов каждого высотой в десять локтей золотом обложил, и полы во внутренней и передней части, и двери, и всякую резьбу тоже. И строил Соломон Храм семь лет, а затем начал строить себе дом и строил его одиннадцать лет.

21 И золото, и красное дерево, и благовония, и драгоценные камни собирались в дома Соломона. Каждый год к нему приходило золото весом в шестьсот шестьдесят шесть талантов. Поставил Соломон в своем доме двести золотых щитов, каждый весом по шестисот сиклей, и триста меньших щитов по три мины золота. И престол из слоновой кости сделал себе. И все сосуды для питья были у него из золота, ничего из серебра, потому что серебро во дни Соломона считалось ни во что. Фарисейский корабль привозил царю в три года раз слоновую кость и золото, и обезьян, и павлинов. Коней приводили ему из Египта и Кувы. И как зачарованный смотрел он в глаза многих женщин: аммонитянок, идумеянок, египтянок, мооветянок, персиянок, хеттеянок, и было у него семьсот жен и триста наложниц, и закружили разноязыкие женщины сердце царя.

22 Ночью падали звезды одна за другой, как сметала их чья-то рука. От сильного ветра рухнули на террасу деревья, потом целый день их распиливали на куски. Вся веранда была в опилках. Говорили, за городом вышла река, затопила деревню. Оставались там на деревьях трупы людей, собак и коров, запутавшиеся в ветвях. Река будто пела, разваливая берега. От глины она стала желтой, как глаз больного желтухой. В Храме, построенном Соломоном, молились.

Дым от тука густо валил, закрывая тучею город. Изображение зыбилось. Плакальщицы затянули в домах. Прокаженный ходил невозбранно пустыми улицами, и никто не бросал в него камни. Он смеялся и пел, славословя Господу. Ависага к нему подошла и спросила: за что именно благодаришь? Отвечал ей: за то, что не бьют и не гонят.

23 Мальчик ей говорит: покажи, как женщины мочатся. Она спрашивает: ты чей? Я сын царя Соломона, он отвечает, я Ровоам. У моего отца двести больших щитов из кованого золота и триста меньших щитов, и престол из слоновой кости, обложенный золотом, и два золотых льва у локтей престола, и еще двенадцать львов на ступенях, и тысяча четыреста колесниц, и двенадцать тысяч всадников, и семьсот жен, и триста наложниц, и богаче он и мудрее всех живущих царей земли, а я наследник его. Значит, все ты имеешь, говорит Ависага, кроме одного. Чего? удивляется мальчик. Ты не знаешь, как писают женщины. У твоего отца семьсот жен и триста наложниц, когда они начнут мочиться перед тобой, ты утонешь. А за то, что сделал отец твой для Бога Живого клетку из золота, исторгнет Господь из руки твоей царство Давида. Смотри, если хочешь. И, присевши под деревом, помочилась. Был яркий день.

24 Рубашка из тонкой бязи, которую подарил ей Давид, истлела давно, сгорела за многие годы, она ее с себя не снимала. Ее верхнее платье, богатое некогда, обтрепалось и цвет потеряло, но сам материал оказался крепок и дыр не случилось. Она привыкла к холоду и ходила зимой без плаща, убирала волосы в косу, купалась в запруде, там, где сад Давидова дома выходил проломом к реке. Какие-то люди подглядывали за ней, но она давно перестала стыдиться: поднимала куски, которые ей бросали, без благодарности, но и без спешки, как бы плод, упавший с дерева. Соломон держал свое слово: никто не трогал ее, потому что боялись царя, как отца его не боялись. Однажды под утро (она просыпалась рано, едва начинался рассвет) она вышла во двор и увидела сани, запряженные тройкой коней, на санях лежал царь среди мягких подушек, вокруг суетились слуги. На лицо его белыми хлопьями снег навалил, запорошил ресницы и бороду, никто не снимал с него снег, и она, подойдя, отерла лицо ладонью.

Люди вокруг, остановившись поодаль, за ней наблюдали. Соломон был похож теперь на отца, когда провожали Давида. Снег густо валил, и лицо царя засыпало снова, она отошла. Постоянно за ней теперь ходили собаки, они брали из рук у нее и спали в ногах. Каких-то она хоронила, появлялись другие.

25 Над верхушками голых деревьев кружатся вороны. Перелетают с ветки на ветку. Небо красное, снег розовый, как алебастр, земля на прогалинах рыжая, вороны по раннему утру кричат истошно. Когда Соломон умер, процарствовав сорок лет, города Израиля и Иуды молчали. Было мертво в Иерусалиме. Советники царского дома и начальники над коленами Израилевыми сокрыли кончину его. Вывезли на санях в Сионову крепость. Полозья скрипели. Что нам в доме Давида? спрашивали в народе, какое тяжкое иго наложил на нас сын его, Соломон! И отложились северные города, и когда Ровоам, воцарившись, послал вперед себя сборщика податей Адонирама, убили того камнями, а сам Ровоам бежал и заперся в Иерусалиме. Обратилось к нему собрание израильтян, и сказали царю: отец твой наложил на нас тяжкое бремя, облегчи работу отца твоего. Ровоам отвечал старейшинам: отец мой наказывал вас бичами, а я буду жаловать скорпионами! Тогда все северные колена Израиля избрали царем себе Иеровама, а за домом Давида не осталось уже никого, кроме колена Иудина и колена Вениаминова. Так завершилось величие дома Давида.

26 Она может выйти из дома за границы двора Давида, но не знает, зачем. Женщина ей говорит: ребенок мой болен, приди к нему этой ночью. Она отвечает женщине: по воде принеси. Когда будешь нести, не спеши, неси его бережно, как свечу на ветру. Когда сумеешь так пронести, чтобы он не угас у тебя, то и я помогу. За границами дома мир не становится милосерднее. Ни богаче он не становится, ни опасней. Есть мера вещей, и не нужно ходить далеко. Мужчина ей говорит: приходи этой ночью. У меня есть в городе дом, я согрею тебя. Она отвечает: хочу я вымерзнуть так, как мой господин Давид, да все ленюсь, не могу как следует научиться. Поэтому я одна. Сегодня луна народилась, я попробую этой ночью, может, будет мне счастье. Я была, как и ты, слепа, пыталась его собою согреть, тогда как он видел прозрачную снежную ясность. Тепло утомляет, потоки мутные тяжелы, и весенние запахи злы и тлетворны. Как же знать горячим и сонным, что есть на земле покой, да только выморожен, как улыбка царя, когда борода и усы на лице его заиндевели.

27 На пятом году царствования Ровоама, сына царя Соломона, вышел против Иерусалима Египетский царь. И взял сокровища дома царского, все золотые щиты, сделанные Соломоном. Когда Ровоам умер, его тело лежало в доме Давидовом в зале славы. Вокруг стояли толстые свечи и медные щиты. Ависага пришла к нему ночью, наклонилась над телом. Ты чей? спросила. Я сын Соломонов, отвечал Ровоам. Чей ты сын? повторила ему Ависага, назови имя женщины, которая тебя родила. Он молчал. Или имя той, что любовью тебя одарила? Или той, что пыталась тебя согреть? Ровоам не ответил. Как собака бездомная! сказала в испуге, пойдя. Может, вспомнишь хотя бы ту, спросила в дверях, которая первая перед тобой помочилась открыто? Сухо трескали свечи. Сад полыхал, переполненный соком. Кричали сверчки, как от боли. Земля под ногами ворочалась, толкала ей пятки. Ависага смеялась, делая вид, что сейчас упадет. Она с землею играла.

28 Когда по смерти царя Ровоама стал править в Иерусалиме сын его, Авия, вывел Авия на войну войско из четырехсот тысяч человек отборных от дома Иудина и от дома Вениамина, а царь Израильский Иеровам выступил против него с восьмьюстами тысячами человек из колен Симеона, Дана, Аарона и других колен Израилевых, и сошлись дети Бога Живого, и встали против друг друга на одном из холмов Ефремовых, и пошла кровь и тех и этих питать Ханаанову землю, и сыны Моисея, и Лота, и Авраама, поражая друг друга, кричали: херем! и произвел Авия среди Израильтян поражение сильное, и пало убитых у Израиля пятьсот тысяч человек отборных, и взял Авия города Вефиль, и Ефрон, и Иешану, и другие города Израилевы, и снялся народ со своих мест, бросая обжитые дома, и пошли по земле обетованной беженцы с разных сторон, переселенцы от Ефрема, и Левия, и Симеона, и жены разлучались с мужьями, а дети с отцами, и когда разрывали браки и делили детей, мальчиков оставляли за племенем, а девочек исторгали. И многие из сынов и дочерей Вениамина и Иуды пошли из Израильских городов, потому что их там убивали за победы Авия, за пятьсот тысяч, побитых им, а сыны северных городов изгонялись из города Иерусалима, и пришла в движение вся земля, дороги наполнились, и пошел Васса, царь Израильский, на Иудею и начал строить Раму, чтобы никто не приходил бы к Асе и не уходил от него. Аса вышел против него с царем сирийским и опустошил города Дан и Авелмаим, и пошли сыны Неффалаимовы из тех городов, бросая свои дома.

29 Женщина сидит на земле во дворе Давидова дома. У меня остались там дети и муж, она говорит, у меня никого больше нет. Мне только умереть осталось, она говорит, куда я иду?

Беженцы заполняют город Давида и Сион, и реку, и Гефсиманию, и холмы за Кедроном, и все помещения храма, построенного Соломоном. Они плачут и изрыгают проклятия на северные города, изгнавшие их. Херем! они говорят и поют из псалма Давида: услышал он из Чертога Своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его, и потряслась и всколебалась земля, дрогнули и подвиглись основания небес, ибо разгневался Бог на врагов моих... О ком говорите вы? их спрашивает Ависага, это ваши мужья и братья! но они не слышат ее. Больше, чем боль утраты, их мучает страсть обиды. За кого Господь в этой страшной войне? они спрашивают. И те и другие грешны, отвечает им Ависага, Господь стоит за беженцев, потому что они потеряли, а тот, кто наносит удары, всегда против Бога. Она больная умом, они говорят, не ведает, что произносит! и гонят ее от себя. Мы избранные, они говорят, никто не отнимет веру у нас! за что мы сражались? Избранные обречены, усмехается Ависага, потому что не в вере они избираются, а в гордыне вождей своих, но страждущие не слышат ее.

30 Семнадцать лет Ровоам Соломонов царил над Иудой, по смерти его стал править в Иерусалиме сын его, Авия, но умер через два года, и взошел на престол сын Авии, Аса. Во дни его покоилась земля без войны десять лет. Когда воцарился Аса, правнук царя Соломона, Ависага жила у привратника крепости на попечении в малой горнице над аркой Восточных ворот. Была она в ясном уме и в легком теле. Аса послал за ней, но она к нему не явилась. Тогда он сам пришел в дом Давидов. Сказали ему: она на стене. Царь поднялся туда. Ависага смотрела на реку. Было ветрено. С Мертвого моря, одна за другой, находили на город свинцовые грозы. Приближалась зима, и Кедрон, разбухший от ливней, бежал под стеною крепости гневный и желтый, размывая в бешенстве корни деревьев, сошедших близко к воде. Над верхушками леса с пронзительным криком кружились вороны. Порывистый ветер сбивал их в воздухе, не давая садиться. С головы Ависаги сорвало платок, но она не заметила, прямо стояла. Седые волосы рвались по ветру, будто факел горел над узкой фигурой. Она не двигалась, наблюдая, как смерчи бегут по долине Тирапиона, оттуда шел дождь. Мой пращур, Давид, почитал тебя, обратился к женщине Аса, и я не оставлю потребным, выдам годичное жалование и муку, и маслины, и масло. И больше сделаю для тебя, когда сама ты скажешь, что нужно. Ависага молчала. Неожиданной вспышкой лопнуло небо в долине. Я велел разбить все статуи языческие и вырубить все леса посвященные, обращался к ней Аса, и всякий, кто не станет искать Господа Бога Израилева, должен умереть, малый он или большой, мужчина или женщина. Ты же знала царя великого, заключившего с Богом Живым завет для народа нашего, говори, что ты хочешь. Ависага спросила его: это ты лишил достоинства царского мать рода твоего, Мааху, за то, что сделала она истукан для дубравы, и держишь ее взаперти? Он сказал: это я. Тогда она указала рукой на молнии, ходившие над долиной. Гроза идет, отвечал ей Аса, но та уже отвернулась, покинув царя. Начинался дождь, Аса вышел.