|
|
|
Евгения Изварина
Прожектор с котлована
Евгения Изварина
Прожектор с котлована
* * *
Поздней молитвы осечка бесшумная
под повседневный галдёж,
невразумлённая,
даром безумная,
весело, что — пропадёшь.
Перерастёшь наконец-то нелепостью
нежные скрепы ума
и поплывёшь над болотною крепостью
за биржевые дома.
Что тебе в том? — Под аккорды эоловы
город прозрачный затих,
честно склоня непокрытые головы
всех истуканов своих.
* * *
Общага, пристанище, рыбья обитель,
Трепещущих душ перемёт —
Где честный старатель,
завзятый любитель,
Надменный хранитель живёт.
Где солнышко в щёлку потрогает
чёлку —
И де’вичье утро смолчит
Над сахарным дымом,
убравшим светёлку
До нового гостя. Звучит
Босая мелодия, трель половицы,
Маячат вокзал и острог.
И падает стрелочка мокрой ресницы
В пропёкшийся даром пирог.
Узник
1. Зачем мне география, зачем
ботаника мучительных предместий?
На девять жизней —
двадцать восемь тем
у этих лун, у белокурых бестий,
не больше и не меньше, хоть берись
за край стола, край скатерти, рви когти,
бей рюмочки и до утра мирись,
замешивая патоку на дёгте.
2. Зачем мне твой, полнощная страна,
невнятный дым, прощённые кануны?
Гадай на душном золоте вина,
на голубом огне чужой лагуны,
на хвойной соли, на сырой траве,
на пыльных картах
школьных канцелярий... —
к чему ж ещё повинной голове
бессмертный приложить
инструментарий?
* * *
Стесненье в груди. Пыль веков на тесьме переплёта.
Судьба in octavo, in folio, что грандиозней —
не выберешь с ходу, а с птичьего, что ли, полёта
яснее видать? Неизвестно. В бумагу, как в воду,
сегодняшним в жертву, хороним былые предметы —
покроет вода и впитает покорно бумага...
Таинственны клады. Таинственней — знаки и меты
ПО ПОВОДУ кладов — на склоне кургана, оврага,
в бурьяне, где осыпь — никто не увидит... Стесненье
в груди: если это подсказка — лишь мышце сердечной.
Её-то отпустит ещё. Но какое спасенье
ты ждёшь почерпнуть от бумаги, воды скоротечной?
Чужой среди чужих
Вестерн. Развёрстка.
В тверёзую известь
с улицы пули стучатся: «Впускай
пришлых и беглых, хозяин!»
Поблизости —
степь, малярия, Аксай...
Частые звёзды с балкончика узкого...
Срезало пулей шеврон с рукава...
Так вот достанет — и русская, русская
ноги да руки повяжет трава.
Русская повесть. Учебник, прошитый
школьной бечёвкой,
шрапнельной крупой.
Блуд под неисповедимой защитой.
Чёрный алтын на пропой.
* * *
— Уступи, сынок, гитару ветерану...
Погоняй, извозчик, к «Яру», к ресторану.
Там — известно, нету водочки
непьяной —
Дозволялось пить из «лодочки»
сафьянной,
Жемчуг полоскать в фужере
разрешалось.
Ангел-Мэри, демон-пэри —
всё смешалось...
Рано утром — трали-вали, подметали —
На щепу гитару взяли: растоптали...
* * *
«...Сирота’ми остали’сь...»
Пятый корпус, третий нумер,
телефонный вязкий зуммер,
коммунальный кондуит.
Старичок-любитель умер —
голубятня постоит.
Погасили свет в каморке,
не пометили крестом
голубятню на пригорке
с покосившимся шестом.
И теперь ночами — клёкот
приглушённого сверла,
бормотание и рокот,
синеватые крыла —
словно смерти постепенной
лишь на слух словарь блаженный
подбирать разрешено:
снег октябрьский,
пух нетленный
и сиротское пшено.
* * *
Смертью смерть поправ, но жизнью жизнь попутав,
как плащом, больную голову закутав
сквозняком лиловым, сумрачным покровом,
по дворовым
закоулкам — уклоняющимся, лгущим,
городским, полухромым-полубегущим
шибким шагом поспешаешь, пробегаешь,
отвечаешь (до поры)
догадавшимся, что — вовсе погибаешь:
«Это — так... С мороза. От жары».
* * *
Занимается утро — сминая, за край занавески
прячет тень-кисею.
На пороге зари в сновидении, в цепком подлеске
по колено стою.
Мысль уже ворошит телеграфный моток паутины,
чтоб отстукать ответ,
а под веком ещё не тускнеют эскизы, картины,
обещанье и свет...
Даже если и там всё переврано в общем и в малом —
кто светец погасил?
Не с такого ли сна — «Я упал с облаков...» написал он
и перо закусил:
то ли всё же сказать, что прихлынуло и наболело
с возвращением дня,
в пять минут пробужденья, к душе привязавшего тело?
Или — высечь огня
из поломанной спички, ладонью дымок разгоняя,
промолчать у окна
и придумать, как быть, этой жизни в вину не вменяя
коленкора, сукна,
на скатёрке пятна и вчерашнего чая в стакане...
— Что ж, Скиталец, к столу?
Веком больше со сна — всё равно мы с тобой могикане:
любим пепел, золу,
позлащённую пыль и прохлады налёт синеватый,
стылый уголь в печи...
— Бедолага, гордец, в суесловье за всех виноватый,
не пиши, промолчи.
* * *
Нашёлся угомон и на кукушку —
пошёл сентябрь верхушки украшать.
Пастух Лука на жаркую опушку
индейским летом вышел подышать.
Где в рост на прошлогоднем токовище
смеркаются горец и чистотел,
пастух Матвей нашарил кнутовище
и старому Тарзанке посвистел —
того гляди, тень полог приподнимет,
наклонится, горбата и тиха,
и руки разведёт — как мерку снимет
на сон грядущий с Марка-пастуха.
В деревне спят. Прожектор с котлована
белёные торцы посеребрил.
Ворчит жена на пастуха Ивана —
что записную книжку искурил.
* * *
Не в парке ли богоугодная
идея берёт перевес? —
Святая, полжизни немодная
мелодия льётся с небес.
В прокуренных дебрях шатается,
стеклянный подлесок трясёт —
певцу гонорар причитается,
а нас-то никто не спасёт
от уксусной пайки с жемчужиной
чужбинного счастья с куста —
у радиоточки простуженной
такие грибные места!
Крепчай же, напиток ожоговый,
до снега уже не остынь,
губной, горловой, безналоговый,
беспаспортный голос пустынь.
* * *
Мозг предлагает память вводить
подкожно.
Сердце себя дичится, не доверяет —
в городе, сухопутном, что безнадёжно,
в стойбище, серединном, что ободряет.
Связано и закрыто, что под запретом.
Вспорото и разъято, что на изломе —
в городе, освещённом, да не согретом,
господи, схожем с танцами на пароме,
где упрощают выбор фасон, колодка,
ёлочка, рубчик, клетка, горох, полоски.
Так что — крутись, пластинка, искри,
проводка,
бейся, душа, о стенку, волна о доски.
Вейся не по себе, перманентный волос,
ввязывайся в сраженье на пораженье
в городе, где привычней —
впотьмах, на голос,
рёбрами — на оглобли воображенья.
Не легче
1. ...темнеет, а ветер — не легче:
неверен, неровен, холмист...
Держись, утопающий, крепче
за пресный соломенный свист,
за маятник тусклой зарницы,
за дремлющий воздух полей,
за небо в оглохшей бойнице —
блаженства и крови светлей.
2. Вживайся в избыток досадный,
непрочный лови перевес,
держись за подвижный и жадный
врождённый слепой интерес,
за крест на медовом июле
и розу назло январю...
Верняк, только так и тонули —
я знаю, о чём говорю.
* * *
Во дни слепящие, цветущие,
в немилосердные года...
Молчите, струны проклятущие, —
я вас не трону никогда.
Молчите, провода высотные,
стиль телеграфного «прости»,
гроза, разборки подноготные
с холодной молнией в горсти...
И дольше юности — возмездие:
осколки ливня по лицу,
электромузыка, созвездия
и репродуктор на плацу.
Навыверт рви иль влоск заглаживай —
того наброска не сотру:
разочарованные заживо,
склонялись, русые, к костру...
Отправка 22.00
1. прогремят непотребно и дробно
прохоря о шершавый перрон
промедление смерти подобно
знать бы прикуп с таких похорон
жить бы в городе сочи где с ночи
не погашены в море огни
пять минут на посадку короче
шаг и голову ниже нагни
раз уж сызнова здесь високосны
уличённые наспех года
завокзальные спальные вёсны
приписные твои города
2. Оступился в полынь новобранец.
Прихлебнул барыша Вельзевул.
Заблудившийся протуберанец
оловянное войско слизнул.
Отсырело картонное днище —
у Пандоры пропал интерес.
И гребёт под себя пепелище
мушмулу и реликтовый лес.
* * *
Вспыхнет зима, и застынет лето.
В башне проконсул отменит вето —
проблеск у плебса сведёт скулу.
Бычий зрачок полоснёт мулета,
побежит по стеклу
трещина. Вынесут ключ на блюде.
С винною вишней лишние люди
встанут за дверью — не выйти в ночь.
Те, кто по медной гадали посуде,
будут не прочь
вовсе забыть, что при этом вышло...
Крепко увязнет закона дышло
в магии хаоса. Воровства
жребий весьма удлинится. Пышно
ляжет листва
в ноги осенних парадов, шуры-
муры крутя с сапогами. Фуры
табором станут у стен. Обоз
выследят, стряхивая со шкуры
инея выцветший купорос,
псы Капитолия. Mama Roma! —
речь подросла и ушла из дома.
Машут немые вслед
после войны кулаками. Лома
вдоволь — приёма нет.
Лето зимы. Межсезонья наледь.
Мода в аптеках на ртуть и камедь.
церкви алхимиков. Страх
в зеркало глянуть, печать поставить...
И ночью — костры в горах.
* * *
Жизнь, квадрига, на излёте
зацепила колесом —
в неуклюжей позолоте,
только пепел невесом,
что просеялся сквозь спицы
и сандальи побелил —
жгучий порох на реснице,
словно белый свет не мил,
словно подсолённой влагой
не напиться сгоряча,
за квадригой, колымагой
сожаленья волоча.
* * *
На скамейке остановки, возле бровки,
в полуметре от полуденной массовки
обалдело тело мёртвое сидело:
бомж преставился — кому какое дело?
Рядом — ржали, подъезжали-отъезжали,
целовались, на плечо детей сажали —
уважали, словом, право человека
подремать, не до конца прищурив веко,
после праведных трудов.
Никто не понял.
Что до века — он и это узаконил
отупение, успение без правил...
День Победы.
Президент народ поздравил.
...то ли лучше так — в спецовке,
без концовки,
возле бровки на трамвайной остановке?
* * *
...и видит Вий, не подымая век.
И слышит Карл, не напрягая слуха...
До траурной зари успеет снег
Постлать героям праха или пуха.
Увидимся в сочельник, на балу —
Ты не припомнишь общества пышнее.
Роландов рог расколот о скалу,
А сарабанда — всё слышнее...
Танцуй, пока на плечи неба щит
Неструганой не ляжет крестовиной...
— Склоните копья — мой Роланд убит.
К чему мне трон Иберии пустынной?
Черчилль
...И смерть постепенна, и жизнь неотвязна,
и все предвоенные сны,
и мир, берегущий наитьем соблазна
цвета’ сокровенной весны,
в какое безумье его ни раскрасят,
и мука богов — не стареть...
— Запомни, мой мальчик, сигару не гасят —
сигаре дают умереть.
* * *
Кустов и деревьев духи,
дайте мне руки,
проведите до дому,
передайте другому
посох странствий ночных,
дымоходов печных
веселящую копоть,
крылья, в саже по локоть...
А от локтя к перстам —
блеск и всплеск! —
ни листам,
ни холстам белизна не вровень.
Лишь под снегом — деревьям, кустам
и дымам ледяных жаровень —
ТАМ...
Екатеринбург
Евгения Викторовна Изварина родилась в городе Челябинск-65 (ныне — Озёрск Челябинской обл.) в 1967 году. После окончания Челябинского института культуры работает библиографом в Центральной научной библиотеке Уральского отделения РАН. Стихи печатались в журналах «Урал», «Уральская новь», коллективных сборниках Москвы, Екатеринбурга, Челябинска. Автор книг «Сны о великом плавании» (1996) и «По земному кругу» (1998). Живет в Екатеринбурге.
|
|
