Политика и литература в контексте массовой психологии
Итоги выборов законодательной и исполнительной власти, проведенных в России в последние годы, представили известные трудности для политологической интерпретации. Они состоят в том неоднократно отмечавшемся факте, что победившие кандидаты не выдвинули сколько-нибудь развернутых, целостных программ политических или социально-экономических действий. Более того, сопоставление материалов выступлений одного и того же кандидата в различных аудиториях вполне позволяло реконструировать сосуществование в его (или ее) сознании фрагментов, качественно различающихся, а иногда и антагонистических идеологических систем. Соответственно этому, электорат победителей был составлен людьми самых разных, вплоть до полярно противоположных, групп дохода, классов общества, а также политических ориентаций.
В этих условиях некоторые серьезные аналитики сделали вывод о недостаточной готовности отечественного избирателя к ответственному поведению, подобающему сознательному гражданину демократического общества. По нашему мнению, такой вывод был слишком поспешным. Говоря точнее, голосование в целом безусловно не исходило из интересов ведущих общественных групп и слоев, и, по-видимому, не следовало политическим соображениям вообще. Однако это не значит, что в нем в принципе отсутствовала какая-либо внутренняя логика. Для ее понимания достаточно будет обратиться к такому уже вполне разработанному в рамках современной социологии культуры понятию, как “культурная инсценировка”.
Суть дела состоит в том, что в условиях стабильного общества у членов основных социальных групп в массе своей выработано более или менее осознанное понимание своего группового интереса, закреплена идентификация со своей группой. В нестабильном, тем более кризисном обществе такая идентификация, напротив, ослаблена или утрачена. Как следствие, разворачивается промежуточная программа действий, в задачу которой помимо первоочередного обеспечения простейшего выживания входит более или менее широкий поиск новой идентификации. Для ее последовательного построения (от осознания интереса — к выработке адекватного поведения, включая и принятие определенной политической программы) не хватает ни времени, ни душевных сил. Вот почему поиск строится обратным образом, а именно от принятия внешних атрибутов принадлежности к определенной общественной группе (или, как говорят ученые, от “предметной и поведенческой презентации”) — к постепенной реконструкции своего глубинного интереса.
Процесс этот по сути своей игровой — во всяком случае, допускающий неоднократные, быстрые смены внешнего облика, стереотипов общения, планов на будущее. При всем своем своеобразии и непривычности для человека, выросшего в “замкнутом обществе”, обеспечивающая его стратегия в принципе относится к числу этически приемлемых. Аморальные люди либо задерживаются сразу на уровне обеспечения самых примитивных потребностей и вскоре духовно деградируют, либо же становятся авантюристами, то есть идут по пути смены презентационных стилей, руководствуясь лишь эгоистическими, сиюминутными целями и всемерно оберегая себя от идентификации с каким бы то ни было групповым интересом. Представленная выше поисковая стратегия и обеспечивает действия, получившие в науке название “культурной инсценировки” [1].
Устраивая выборы в нестабильном обществе, власти должны быть готовы, что на них в массовом порядке придут люди, лишенные старой идентификации и не нашедшие либо еще не закрепившие новую. Соответственно, они не будут голосовать за кандидатов, похожих на себя, и останутся равнодушными к традиционной политической агитации. Напротив, избиратели с большой вероятностью отдадут свой голос за лиц, удачно проведших презентацию образцов новых (или обновленных) “культурных инсценировок”, интуитивно воспринимаемых массами как привлекательные при данных условиях. Голосование будет для них не результатом осознания своей идентификации, но первым шагом к ее обретению [2].
Итоги выборов при таких предпосылках будут действительно определяться не политическими или экономическими аргументами, а культурно-психологическими образами, что отнюдь не делает их менее репрезентативными.
Стратегия избирательного штаба в условиях “новой неопределенности” еще нуждается в обстоятельной разработке. Приемы “ловли ветра”, зарождающегося в глубинах массового сознания, пока разработаны лишь фрагментарно. Вместе с тем, желательный стиль ведения избирательной кампании в общем определился. Прежде всего кандидату не следует формулировать свои высказывания слишком конкретно, поскольку это затруднило бы идентификацию широких кругов населения с его культурно-психологическим образом. Кроме того, информационно нагруженные, сложно построенные или развернутые тексты вообще слабо воспринимаются массовым сознанием. Соответственно, магистральная линия оптимизации “агитационного дискурса” состоит в минимизации его семантики и синтактики и разворачивании его прагматического аспекта.
Давление массовой культуры сильно ощущается и в современной литературе. Под его влиянием носители традиционных жанрово-стилевых стратегий оттесняются на периферию литературного процесса и могут — за исключением немногочисленных авторов, подтверждающих правило, — продолжать работу благодаря более или менее систематическим заработкам, в конечном счете складывающимся из средств государственного и местных бюджетов, а также литературных премий или средств спонсоров. Можно предположить, что образование “Российского фонда фундаментальной литературы” приветствовалось бы широкими кругами отечественной интеллигенции. Мы говорим об этом почти серьезно, по аналогии со знакомым каждому ученому Российским фондом фундаментальных исследований (РФФИ), гранты которого уже много лет поддерживают выживание ряда отечественных научных школ и коллективов.
Напротив, типичный издатель массовой литературы сообщит нам, что его бизнес развивается устойчиво, дает неплохую прибыль и в большинстве случаев не страдает существенно даже при резком падении покупательной способности населения, включая последствия катаклизмов типа недавнего дефолта. Закономерности массовых жанров, с присущими им клишированностью образов и ситуаций, “блочным” строением нарратива, упрощенным языком, уже нашли достаточное осмысление в академической науке. “Пользуясь терминами семиотики, можно сказать, что жанры массовой культуры должны обладать жестким синтаксисом — внутренней структурой, но при этом могут быть бедны семантически, в них может отсутствовать глубокий смысл”, — отмечено культурологами [3].
В том, что касается “жесткого синтаксиса” (точнее, клишированности синтактики), то в этом с процитированным автором следует положительно согласиться. Что же касается “глубокого смысла”, то вывод о его отсутствии нуждается, по нашему мнению, в серьезной корректировке. Кто же станет сомневаться в том, что произведения массовой литературы лишены особого смысла с точки зрения “читателя-фундаменталиста”. Однако для массового читателя дело обстоит совсем другим образом. Более того, разумным будет предположить, что авторы, выделившиеся в жестокой борьбе на рынке массовой литературы, удовлетворяют некоторым глубинным чаяниям своего читателя. Прибегая к терминам классической риторики, можно сказать, что они научились не только “delectare” — приносить удовольствие своей невзыскательной аудитории, но, помимо того, еще и “docere”, то есть чему-то ее учить.
Принимая во внимание общую направленность массового сознания в период кризиса, можно предположить, что предметом поучения по крайней мере у части популярных авторов могут служить перспективные образцы “культурных инсценировок”, о которых мы уже коротко говорили выше. Законы жанра требуют введения в этом месте некоторого количества “содержательных примеров” (case studies). Подбор их не представляет затруднений; ограничимся лишь одним примером, взятым из области современного детектива.
Популярность “ментовских баек” А. Кивинова не нуждается в доказательствах: читатель голосует за них рублем, а серьезные литературоведы считают назревшей задачу “анализировать, какие мифы эксплуатируют Маринина и Кивинов и почему они оказываются более актуальными для общества, чем мифы, эксплуатируемые менее известными скрипторами” [4]. Разумеется, нельзя сбрасывать со счетов вклада, внесенного в популярность милицейских детективов указанных авторов телевизионными сериалами, снятыми по их мотивам. Однако общих контуров проблемы это не исказит: дублирование текстов одного жанра в другом принадлежит к числу констант массовой культуры.
Наше внимание привлечет то появившееся в последнее время в прессе наблюдение, что “руководству МВД сериалы “про ментов” действительно понравились. Работа в “органах” неожиданно стала престижной — конкурс в высшие школы милиции по всей стране заметно вырос” [5]. Получается так, что отнюдь не традиционная пропаганда, а в конечном счете именно потертые книги в мягких обложках обусловили едва ли не перелом в деле вовлечения молодежи в ряды организации, предоставляющей своим сотрудникам отнюдь не исключительные льготы и до настоящего времени не пользовавшейся у населения особым уважением.
Разумеется, тут еще остается обширное поле работы для исследователей, прежде всего по части отделения вклада исходных детективных текстов от других факторов. Однако предварительный вывод уже можно сформулировать. Он состоит в том, что среди читателей Кивинова выделилась референтная подгруппа, готовая инвестировать в чтение не только свое внимание, но и свою жизнь. Собственно, именно это и происходит, когда читатель находит в определенном тексте модель подсознательно привлекательной для людей его круга “культурной инсценировки”.
Размышляя о причинах успеха политиков “новой волны” или писателей, работающих на массовую аудиторию, культурологу поначалу хочется повторить вслед за Лабрюйером, что они “не добились этого трудом или предприимчивостью. Кто-нибудь — чаще всего простой случай — подвел их к источнику и сказал: “Хотите воды? Зачерпните”. И они зачерпнули” (перевод Ю. Корнеева и Э. Линецкой)... Такой вывод был бы слишком поспешным — по крайней мере применительно к деятелям культурно-психологического типа, привлекшего наше внимание. Сказанное позволяет утверждать, что Случай склоняется к выбору кандидатур, интуитивно выработавших по крайней мере один эффективный способ вхождения в своеобразный диалог с массовым сознанием кризисного общества.
В заключение стоит отметить, что представленный в настоящей работе подход основан на наблюдениях за динамикой посткоммунистических обществ Восточной Европы. Его транспонирование применительно к ситуации западных обществ, где кризис (или, по удачному выражению П. Дракера, “новый мировой беспорядок” — new world disorder [6]) обусловлен переходом к постиндустриальному обществу, представляет собой самостоятельную, однако вполне разрешимую задачу.
Кроме того, следует подчеркнуть, что перечень лиц, действующих в контексте массовой психологии, был намеренно сокращен в предыдущем изложении, для целей наглядности. Не вызывает сомнения, что сообщество литераторов, воодушевленных идеями общечеловеческих ценностей и свободы творчества, может предпринять на этой сцене вполне эффективные действия. На помощь ему идут такие союзники, как “мозаичная демократия”, “инфо-тактика” и другие инновации, на описании которых составило себе имя уже целое поколение идеологов “информационной цивилизации”, начиная с О. Тоффлера [7].
И наконец, проблема авторского успеха и его механизмов в контексте массовой психологии отнюдь не исчерпана сказанным. Напротив, она составляет обширное поле междисциплинарных исследований, подходы к освоению которого лишь формируются. По нашему мнению, весьма перспективен подход, намеченный в рамках учения о “латентных возможностях и скрытых резервах человека” (hidden reserves and human potentials) и нашедший себе продолжение в работах исследователей так называемой трансперсональной ориентации. Автору уже доводилось обсуждать ее базовые интуиции в работе, специально посвященной измененным состояниям массового сознания [8]. Более подробный разговор здесь предполагает сдвиг от подразумевавшейся выше “грамматики слушающего/читающего” — к “грамматике говорящего/пишущего”. При всей его привлекательности этот сюжет входит в задачи особой работы.
Примечания
[1] В ее трактовке мы примыкаем к концепции Л.Г. Ионина, см.: Ионин Л.Г. Социология культуры. М., Логос, 1996, сс. 215–218.
[2] Такой вывод находит себе опору в материалах массовых опросов, проведенных, к примеру, специалистами ВЦИОМ и социологической фирмы “Валидейта”, см.: Ковальская Г. Приидите и володейте // Итоги, 2000, 21.03, сс. 23–26.
[3] Руднев В.П. Словарь культуры ХХ века: Ключевые понятия и тексты. М., Аграф, 1997, сс. 155–159.
[4] Григорьева Н. Труд и референт (беседа с М. Бергом) // Звезда, 2000, № 2, с. 235.
[5] Викторов Б. Человекообразные милиционеры // Московские новости, 2000, № 17, с. 25.
[6] Drucker P. Post-capitalist society. NY, HarperBusiness, 1993, p. 113.
[7] Toffler A. Powershift: Knowledge, wealth, and violence at the edge of the 21st century. NY etc., Bantam Books, 1991, p. 252–255, 265–277.
[8] Спивак Д.Л. Измененные состояния массового сознания. — СПб., Гарт-Курсив / Фонд “Ленинградская галерея”, 1996, сс. 28–37, 97–98; любопытно, что соответствующие разделы этой книги были оперативно переведены не только на английский, но и на китайский язык.
