Давид Самойлов

Стихи сороковых годов

Давид Самойлов

Стихи сороковых годов

* * *

Так рубят лозу на скаку,
Так гнётся струя голубая,
Так прежнюю нашу тоску
Событья навек обрубают.

Не стоит на сытость менять
Бездомье и чистую совесть.
Нам хватит о чём вспоминать,
Но этим не кончилась повесть.

Пять дней тарахтел эшелон,
Деревни в потёмках чернели,
И били погосты челом
Бесчисленным серым шинелям.

Курили зловредный табак,
Уже помирать приготовясь.
Так было. И помнится так.
Но этим не кончилась повесть.

На годы покой потерять
В горячем, всемирном потопе.
Солдаты судьбу матерят
В простреленном мокром окопе.

И пуля собьёт на бегу.
Атака — и это не новость!
Застывшие трупы в снегу.
И этим не кончилась повесть.

В начале такого-то дня
Очнуться в дыму окаянном,
Услышав, что в море огня
Сдаётся Берлин россиянам.

И скинуть гранаты с ремня,
От сердца отринуть суровость.
Ты дожил до судного дня.
И этим не кончилась повесть.

1945

Бандитка

Я вёл расстреливать бандитку.
Она пощады не просила.
Смотрела гордо и сердито.
Платок от боли закусила.
Потом сказала: “Слушай, хлопец,
Я всё равно от пули сгину.
Дай перед тем, как будешь хлопать,
Дай поглядеть на Украину.
На Украине кони скачут
Под стягом с именем Бандеры.
На Украине ружья прячут,
На Украине ищут веры.
Кипит зелёная горилка
В белёных хатах под Березно,
И пьяным москалям с ухмылкой
В затылки тычутся обрезы.
Пора пограбить печенегам!
Пора поплакать русским бабам!
Довольно украинским хлебом
Кормиться москалям и швабам!
Им не жиреть на нашем сале
И нашей водкой не обпиться!
Ещё не начисто вписали
Хохлов в Россию летописцы!
Пускай уздечкой, как монистом,
Позвякает бульбаш по полю!
Нехай як хочут коммунисты
В своей Руси будуют волю...
Придуманы колхозы ими
Для ротозея и растяпы.
Нам всё равно на Украине,
НКВД или гестапо”.
И я сказал: “Пошли, гадюка,
Получишь то, что заслужила.
Не ты ль вчера ножом без звука
Дружка навеки уложила.
Таких, как ты, полно по свету,
Таких, как он, на свете мало.
Так помирать тебе в кювете,
Не ожидая трибунала”.
Мы шли. А поле было дико.
В дубраве птица голосила.
Я вёл расстреливать бандитку.
Она пощады не просила.

1946 г.

Божена

Нас обнимали украинки,
Нас целовали польки...
Кто сосчитает, сколько
Было их, нежных и грустных:
Бандитские жинки под Сарнами,
Под Ковелем — брови чёрные,
Под Луковым — очи чарные,
Под Седлецом — косы русые.

Но всё равно не утолить
Душе бессмертной жажды.
И как болело, так болит
У любящих однажды.
От переправ
Левей Пулав,
Вперёд передовых застав
Врывался на броневиках
Отряд, кося заслоны.
И нам полячки на руках
Тащили крынки молока
И хлеб недосолённый.
На третий день нам отдых дан:
Расположиться по домам,
Оставив караулы.
И спирта выдать по сту грамм,
Чтоб выпили и отдохнули.
Закон войны суров и строг:
Вот хлеба чёрствого кусок,
Вот спирта синего глоток.
Но входит женщина к тебе —
И к чёрту сыплется закон,

Хотя бы на короткий срок...
Был смех её, как тихий снег:
Слегка слепил и жёг.
И сыпался с ресниц и век,
И я заснуть не мог,
Хотя без отдыха и сна
Три дня нас мучила война.
Божена! Здесь бы обрубить
Пути. Влюбиться наповал.
Чтоб только дальше не идти,
Чтоб только губы целовал.
Забыть, что нас сжимает сеть
Порядков и примет,
Что отступает по шоссе
Четвёртый регимент,
Что отдых — несколько часов,
А после — сердце на засов...

И вдруг парабеллум пролаял
Где-то за пологом ночи.
И сразу пошла удалая
Косить пулемётная очередь.
И мы по-солдатски вставали,
Вмиг забывая про губы.
И мы на бегу надевали
Тяжёлые наши тулупы.
Нас властно хватала за ворот война:
Мужская работа — да будет она!
Прощай, моя радость, Божена, Божена!
Я мог быть блаженным —
Да воля нужна!

Сер. 40-х гг.

* * *

Тебя узна’ют по моим стихам,
Тебя полюбят за мою тоску.
Я как к воде припал к твоим рукам —
Который день напиться не могу!

40-е гг.

Двое *

В районном ресторане
Оркестрик небольшой —
Играют только двое,
Но громко и с душой.
Один сибирский малый,
Мрачнейший из людей.
Его гармошке вторит
На скрипке иудей.
Во всю медвежью глотку
Гармоника ревёт,
А скрипочка визгливо —
Тирли-рирлим — поёт.
И музыка такая
Шибает до слезы.
Им смятые рублёвки
Кидают в картузы’.
Под музыку такую
Танцуют сгоряча.
И хвалят гармониста,
И хвалят скрипача...
Когда последний пьяный
Уходит на покой,
Они садятся двое
За столик угловой
И выпивают молча
Во дни больших удач —
Стакан сибирский парень
И рюмочку скрипач.

Кон. 40-х гг.

И. Л. С. ^**

Как узнаёт орёл орлят,
Вы узнавали нас по писку.
Пускай вам снова не велят
Отдаться пламенному риску!

У будней жёсткая кора.
Льстецы довольствуются малым.
Война окончена. Пора
На отдых старым генералам.

Но вам не удаётся так.
Вы видите в клубке метаний
Картины будущих атак
И планы будущих кампаний.

И в кабинете пол дробя,
Руками скручивая главы,
Вы вновь осмотрите себя
И убедитесь в том, что правы.

Вы правы, может быть, не в том,
Что в нас бессмертны заблужденья.
Но в том порука — каждый том
И ваше столпное сиденье,

Что к вам поэзия строга
За исключением балласта.
Любая точная строка
Одной лишь истине подвластна.

1946

Сибирь

Сибирь! О, как меня к тебе влечёт,
К твоим мехам, к твоим камням.
Там бешеная Ангара течёт
С губами в пене, как шаман.

Сибирь! Перемолоть ногами тракт,
Перевалить Урал.
И вдруг — Байкал лежит в семи ветрах,
У океана синеву украл.

Сибирь! — тысячелетняя тайга.
Я с детских лет, как сказку, полюбил
Иртыш, Тобол, кержацкие снега,
Киргизские глаза твои, Сибирь.

Когда во глубине сибирских руд
Кирки бросали, точно якоря,
И верили, и знали — не умрут
И, наконец, взойдёт она, заря.

Когда в охотничий трубила рог пурга
И старатели пили, ругая пургу,
В татарские скулы упиралась рука
И глаза грозили тебе, Петербург.

И вот я заболел тобой,
Тобой, Сибирь! Не мамонтовый клык,
Не золото связало нас судьбой,
А вольности осмысленный язык.

Сибирь! Ты этой вольности простор,
Простор не в бубенцах, а в кандалах.
Лежит Алтай, как каменный топор.
Прими его, помыслив о делах!

1946 г.

* * *

Пора бы жить нам научиться,
Не вечно горе горевать.
Ещё, наверное, случится
Моим друзьям повоевать.

Опять зелёные погоны.
Опять военные посты
И деревянные вагоны.
И деревянные кресты.

Но нет! уже не повторится
Ещё одно Бородино,
О чём в стихах не говорится
И нам эпохой прощено.

40-е гг.

Публикация Александра Давыдова

^* Текст предоставлен другом Д. Самойлова профессором Виктором Борисовичем Малкиным.

^** Илья Львович Сельвинский.